После выстрела из ружья к нему больше не подходил, а отец стал их убирать от нас дальше и всегда строго наказывал не шевелить ружей.
     Так жизнь тянулась до осени 1883 года. В июле 30-го родился братишка Елизар. В сентябре погода стояла очень хорошая, теплая, сухая, начали учиться. Я, играя утром на улице, вижу – ребятишки и мои товарищи пошли в школу. Дай, думаю, и я пойду. Школа от нашего дома с ½ версты, пошел без всего. Пришел в училище, учительница только что поступила – новая. Увидала меня, спрашивает: «Тебя как зовут?». Я говорю «Маня». «А имя как твое?», а я и не знаю. «Ты чей?» - «Антонов», по отце, а фамилии совершенно не слыхал. Учительница говорит: «Ну, хорошо, я сама зайду к матери, спрошу». Посадила меня на заднюю парту с края, около окна, и говорит: «Вот сиди и слушай, что мы будем делать». Затем подходит ко мне, имея в руках две карточки, стала мне показывать «А» и «О», объяснила, что это гласные буквы, несколько раз я их тянул «А-а-а-а», «О-о-о» и наоборот. В 12 часов дня нас отпустили домой. А дома не знали где взять меня. Прихожу домой, мать спрашивает: «Ты где, Манюшка, был?». А я так гордо-гордо ответил: «В училище». - «Что же ты выучил?». - «А, О». Надо мной стали смеяться. Так я стал ходить в школу аккуратно, не пропуская уроков. 3 и 4 месяца до Святок мы прошли азбуку, а после Святок нам дали новые книжки «Родное слово». Учился я прилежно и легко, зубрежкой не занимался, а прочитаю 2-3 раза, уже мог свободно рассказать, как самое главное было молитвы и Закон Божий. По окончании первого учебного года меня наградили книгой «Псалтирь» на русском языке.
     Летом 1884 г. ездил в поле и учился жать и одно время возился с маленьким братом, которого мать брала с собой, а домовничать оставалась сестренка Елизавета. С осени 1884 года снова учится, уже во 2-м отделении, здесь уже Закон Божий пришлось учить из Ветхого Завета о сотворении мира. Успехи мои были великолепные, отметки были не ниже 4. В этом учебном сезоне Земская управа прислала распоряжение о введении 6-го урока: час рукоделия. Учительница Любовь Алексеевна Соловьева входила в класс с бумажкой Земской управы, прочитала классу и говорит: «Кто желает вышивать – встаньте». Я встал первый и один всего из 61 человека. Она сейчас же пошла в квартиру, которая была рядом с классом, принесла иголку и красной бумаги, сама начала шить цепочку, показала мне как держать иглу и как шить. За час времени я этот кусок канвы закончил. На второй день она дала мне кусок полотна и канвы, показала, как нужно наметывать и дала тетрадку с узорами, выбрала узор и сказала, как нужно им руководствоваться, я уже сам начал, предварительно сосчитал, сколько должно получиться на канве крестов. Так у меня пошло великолепное вышивание. После моей образцовой работы изъявили согласие еще четыре мальчика: Павел Пронин, Прокофий Орлов, Козьма Гущин и Яков Школьников. Третья моя работа была для матери учительницы – милой старушки, Евфимии Ивановны, полотенце, узор был разный и разные швы, концы были вершков по [10], т.е. с/м 45. Шил его почти всю зиму, завозил его так, что полотна мало было заметно, но вышло очень хорошее. По окончании экзамена подарили за хорошие успехи книжку «Чудеса Христовы».
     Лето снова полевые работы, а осень настала – снова учиться. Я перешел уже в 3-е отделение. Эту зиму 1885-6 гг. уже не ходил домой ночевать, а по окончании уроков сбегаю домой, поем и на ужин беру хлеб и молока, иду в школу, принесу в класс дрова, затоплю печь и сяду около огня печи, учить уроки, в классе было тепло, постелю кафтанишко, а под голову положу шапку и так сладко спишь, как Илья Муромец. Иногда учительница, если вечер у ней свободный - а то она ходила давала уроки к Булыгиным – то выходила с лампой в класс и занималась с нами, на меня глядя и еще стали оставаться из вышеперечисленных ребят, иногда все, а иногда нет. В эту зиму я сначала для нее закончил 12 носовых платков, а затем стал их метить. Вышивал бирюзовым шелком вензель и две буквы Л.С. за что меня как мать ея так и она очень любили. Каждую субботу я им почищу самовар, поднос, умывальник и таз – медные, принесу дров в квартиру, в класс и воды. Нередко было, они меня поили чаем, кормили своим обедом. Однажды, это, наверное, постом, накормили белой лапшой, вареныя с белыми грибами и лавровым листом, до чего мне понравилось, уж очень была лапша вкусная. Елок на Святках не делали, а покупали ситцы и давали каждому на рубашку. Нам 5-ти, которые начали учиться вышивать, она купила на свой счет по кумачовой рубашке, сама скроила и зашила подол на меру узора и дала канвы и бумаги, и мы стали вышивать, какой кто выберет узор, с таким расчетом, чтобы рубашки были готовы к говенью и мы в них подходили к Св.[ятому] Причастию. Как мы были этому рады, а как нам другие завидовали.
     По отношению дисциплины было образцово. Гулять с нами ходила, играла хороводим, в горелки, в колышки и каждый из нас желал с ней бежать или ее поймать, бегала она очень легко и быстро. Если кто в чем-нибудь провинился, то она, покраснея в лице, скажет сухо: «Такой-то, выходи сюда» - укажет на угол – «и встань лицом к классу». А потом станет стыдить. Однажды я с товарищем Павлом Прониным надрались за линейку, я сидел впереди, а он сзади меня, и мы схватились друг друга в волоса и возимся через парту. И учительница подходит к нам, берет обоих в угол и ставит на колени, это был первый час занятий, сейчас должен прийти священник на Закон Божий, только нас она поставила, а батя тут как тут, глядит на нас и говорит: «Это сто такие, это сто?». Учительница ему объяснила, батя начал нас стыдить: «Как вам не стыдно, как вам не стыдно». А мы вдобавок на этой неделе начали говеть, так батя заставил нас друг у друга просить прощения.
     2-й случай был, идем мы из школы, а учительница ушла вперед нас к Булыгиным на панихиду, помер лет 4-х мальчик. Панихида была во 2-м этаже, откуда по всей улице видно. Мы два зухтара – я и Корнилий Устинов, старше меня года на 1½, - разбушевались на кулаках. Она сверху увидала, наутро приходим, нас обоих после молитвы в угол на колени.
     А еще был такой случай. Учился в нашей школе сын управляющего имения в дер. Березовке, звали его Василий, лет так было 15-16, он ростом был высокий, по окончании уроков вышли в раздевальную, стали все одеваться, друг-друга толкать, оделись, распахнули дверь на крыльцо, бросились кучей, и никто не заметил, как этот Василий толкнул с лестницы в 4 ступеньки Ивана Широкова. Последний мордой ткнулся в твердое место снега и разбил нос, полилась кровь, заплакал. Услыхала учительница, вышла: «Кто, кто его?», ничего не могла разобрать. На утро, после молитвы, учительница называет не по фамилиям, а по отделениям: «3-е отделение, выходите». Потянулись нехотя. «2-е отделение, выходите, 1-е отделение». Все вышли, она и говорит: «Становитесь на колени». Начали один за другим преклоняться, в том числе были девочки: дочери священника, диакона, две дочери приказчика Булыгина и много крестьянских девочек, эти подняли рев. Входит священник и изумился: «Это сто такое, это сто такое?». Снова объяснение, снова стыдить нас всех, а виновник Василий встал в самый угол, смеется и тихонько говорит: «Отлика-отлика». Так простояли весь первый урок на коленях.
     По окончании экзамена нам дали книжки, я получил «Евангелие» на русском языке, а 15 июля в день 900-летия крещения Руси был нам в школе чай сладкий и 2 булочки из муки первого сорта. Лето пришлось в сельском хозяйстве, осенью начал учиться четвертый год, потому что мне не было 11 лет, и по молодости не выдали свидетельства об окончании учения. В эту зиму я шил полотенце в подарок предводителю дворянства и председателю училищного совета Владимиру Ивановичу Якубовичу. За эту работу он дал нам на 4-х 1 р. 40 к., по 35 к. каждому. Шил его исключительно вечерами, в училище, также всю зиму дома не ночевал. Эту зиму я учился очень хорошо по всем предметам, и не было отметок ниже 5 и 5+. На экзамене сдал на 5 и 5+, и учительница мне написала стишок:
     Мал, я вижу, ты ростом
     А велик к ученью
     На тебя не вырыть
     Яму для паденья.
     Читая сверху вниз первыя буквы, получится мое имя, как меня начали звать с детства и по сие время, никто в деревне не звал меня собственным именем «Дмитрий», а все Маня, постарше стал «дядя Маня», а теперь «дедушка Маня».
     За эту зиму я получил в награду книгу «Крестьянские дети», а осенью выслали свидетельство и похвальный лист. Экзамен был 15 мая 1887 года, а 7-го июня, т.е. через 22 дня отец отдал меня в прислуги к барину Алексею Константиновичу Созонову.      [вставка автора]
     В промежуток школьного времени – зимой, в селе, умерла одна женщина, жена одного из двух живших вместе братьев, старший был солдат – вояка Р.[усско]-Турецкой войны, у него был один сын, уже женатый на моей крестне и тетке; а второй брат – мужик, имел кучу детей и все девочки, одна другой меньше, старшей было лет 12-13 да при том крепка на ухо. Жениться он не захотел, да какая и пойдет на кучу детей. Так они тихо-спокойно жили и девочки подрастали. Когда несли мимо нашего дома гроб с покойницей, мать и я вышли за ворота, отдали по три поклона вслед покойнице, пошли в дом. Мать взошла, разделась и стала мне говорить: «Вот, Манюшка, она умерла, а дети остались, мал малого меньше, кто их обошьет, обмоет и приголубит?», а у самой слезы на глазах. Мне тоже стало жаль и покойницу и сироток. А мать еще имела натуру привывать, начнет прибирать всевозможные несбыточные в жизни случаи и примеры, и так она меня этим привыванием взвинтила, что у меня самого мелькнула в голове мысль: «А ну да Господь накажет и мою мать, помрет, мы останемся сироты, что мы будем делать, вторая жена – отцу, детям матерью не будет, а мачеха». Под этим впечатлением я вышел на двор в скотный сарай и ну реветь, да так разволновался, не могу успокоиться. Меня стало трясти как лихорадка. У матери было всех детей 15 человек. 9 мальчиков и 6 девочек. Умер первый, второго – по роду 4-го – маленьким заспала, кормя грудью; 7-я по роду девочка Настя – умерла 1-го году; 10-й мальчик родился мертвый и 11-й по роду – Алексей - умер 1 ½ лет, уже говорил, знал все буквы азбуки – феномен. И 10 человек детей выросли: 5 мальчиков и 5 девочек. Всех дочерей отдала замуж, 4 сыновей женила и 1911 г. 15/XI. скончалась. Сколько она, несчастная, перенесла трудов в работе, болезней в родах и сколько получила от дурного характера отца побоев. А смерть ея ускорили тем, что на ее просьбы устроить лестницу в погребе, не сделали. Лазив в погреб, под ней сломалась ступенька, она упала, ушиблась, года 1 ½ - 2 болела, а лечение какое? Фельдшера хуже коновала, дают то, чего не нужно, вроде мел с водой, да еще предупреждают при приеме: «Хорошенько взболтай». Спустя год отец не выдержал, 64 лет женился. Нашли ему бабу низкую-толстую. Она уже 3-х схоронила, как видно была спец баба, я ее видел всего 2 раза. В 1914 г. когда я собрался уезжать в Оренбург по вызову Пашковых – 3 дня при мне были, да в мае я послал к ней, она уже вернулась на свою родину, отца похоронила 27 марта 1914 г. Но после узнал от жителя ея села Ромодан как она убирала с дороги мужьев, а после их получала 1/7 часть его имущества. Была не хуже врачей Плетнева, Казакова и Левина, монотонно убивающих людей, а к ней, пожалуй, и медицина не подкопалась бы. Она что делала, как потом и моя жена подтвердила, что она отца, а ея мужа через день топила баню и водила его мыть. В воду клала золы и [мошьяку] и мыла голову, почему отец все время жаловался на головную боль, а после бани давала ему водки, отвлекала болезнь, сваливая на угар и водку. И как только схоронила отца сейчас же уехала, подозрений на нее никаких не заявлено. Вот как нашего брата убирают с дороги. Как и моя жена, постаралась меня посадить в тюрьму и лагерь на 10 лет. Выйдет в свет моя повесть «Чертова дюжина», в ней будет сказано подробно.