Первым делом я поместился в буфете, указали работу, как то: ходить в булочную, в магазин за винами, на непредвиденные посылки, чистить паркетные полы щетками – воском, самовар ежедневно, ножи после каждого кушанья, заправлять 47 ламп, зимой топить 16 печей и три камина, работы было порядочно. Экономка была старушка Елизавета Епифановна, ей за всякими мелочами ходить по лестницам было трудно, то она давала мне ключи от подвала с продукцией, как к завтраку, обеду и ужину, когда она вверилась в мою честность и аккуратность, то почти сама не стала и выходить в буфет, и сидела у себя в квартире, расположенной в подвальном помещении рядом с кухней, а окнами на Николаевскую площадь, и кроме базара на лошади, никуда не двигалась, разве когда изредка позовет барыня для отдачи приказаний относительно обеда в ожидании гостей, а завсегдатаев в счет не принимали, а их было: Дьяченко С.В., ея фаворит; Залесский, зять; Николаев, зять; Волков, зять; Засецкий, домашний медик, профессор, который обладал хорошим аппетитным женских недугов средством, при всех ея капризах; Веденяпин, гражданский генерал, Управляющий Казанским Удельным Округом и нотариус Я.Г. Никольский.
     21 мая хозяин бывал именинник, обед был со множеством гостей, хозяин выдавал всей прислуге денежные подарки, в том числе и мне рубль. После именин поехали на свою дачу в д. Дмитриевку, на р. Вятке, где у него было: лесу, лугов и пахотной земли 9860 десятин, плюс: цементный завод, вырабатывали под названием «Романовский цемент», две фабрики: Константиновская и Мелетская, название носили по званию близ лежащих деревень,и Дмитриевская картонная ф-ка, вырабатывали фабрикат из ржаной соломы, затем завод смоло-скипидарный и хвойного масла, из пихтовой хвои.
     В первых числах июня собралась и барыня на свою дачу со всей находящееся в доме челядью. Остались в Казани экономка, я, два дворника, один младший кучер и контора. Когда все съехали со двора, а поехали на лошадях 40 верст, по Сибирскому тракту, д. Татарский «Урмат», я пошел с черного хода – от девичьей половины, запирать двери, окна и осмотреть где и что не оставлено ли забытым. Прошел несколько комнат девичьи, бонны, детския две и, наконец, взошел в спальную комнату барыни. Что же представилось моему взору: туалетный стол, на котором лежит раскрытый бумажник, полон набит деньгами, золотые часы с именной накладной монограммой «О.Ю.» делал ювелир Разумов, и золотая шейная цепь матового цвета, кольца, серьги, брошки, браслет, вынутые из футляров, все это было разбросано по столу и изголовий кровати висели ночные серебряные часы. Я эту всю муру разложил по своим местам футляров, сложил в ящик стола, благо тут же были ключи, запер ящик и комнату спальни, одну дверь в коридор из нутра на задвижку, а дверь в столовую – на ключ и пошел к экономке. Прихожу и говорю: «Е.[лизавета] Е.[пифановна], пойдемте со мной в дом, я вам покажу все что есть». Она пошла со мной, открыл дверь спальни, открыл ящик туалета и сказал: «Проверяйте, все ли на своих местах, а деньги как были, так я и не смотрел, а только положил». Она все осмотрела, я снова запер ящик, дал ей ключи и говорю: «Этот ключ пусть до приезда барыни будет у вас, а ключ от двери спальни у меня, потому что мне нужно убирать в комнатах каждый день, особенно стирать пыль». К приезду барыни нужно было все комнаты вычистить – полы натереть воском, а при мне один раз по субботам чистили полотеры, два брата Куприян и Василий, я видел как они танцуют на щетках, под правой ногой щетка, а под левой серая суконка, свернутая вчетверо. Так и я стал, первый день с раннего утра, как попил чаю, закусил, чем мог, и отправился танцевать краковяк, да так за день натанцевался, пот шел не каплями, а ручьем до самых развилок. Вечером уже закончил зало, а оно было большое, как площадка Скетинг-ринга, пришел в буфет, попил чаю, поел и сейчас же лег спать. Как лег в раскидку ноги и руки, так, не поворачиваясь, проспал до самого утра – часов до [9]. Пришла одна женщина, жена кучера, звонит в колокольчик, слышу, а встать не могу, не поворачиваются ни руки, ни ноги, как стальное все тело, едва-едва я повернулся и сполз с кровати на пол, сначала на четвереньки, а потом ухватился за кровать, поднялся на ноги. Открыл ей дверь, она говорит: «Что как крепко спишь?». Я говорю, что слышу давно, но не могу встать. Она засмеялась: «Ага, ты вчера наплясался». Так моя первая практическая работа была тяжелая, второй день я размялся, было уже лучше, хотя устал, но боли в теле уже такой не чувствовалось.
     Дом был готов, убран, вычищен, жду приезда барыни, которая должна была приехать через две недели. Вот приехала одна, обед я ей принес с кухни Дворянского собрания, сидит, кушает в столовой и с ней экономка Е.[лизавета] Е.[пифановна], зовет меня: «Д-М-И-Т-Р-И-Й». Я иду: «Что изволите, Ольга Петровна?». Она дает мне полтинник 50 к. серебряный и говорит: «На вот тебе на чай, я нашла все в порядке». Я взял, поблагодарил и думаю: «Ты не за порядок даешь, а за то, что у тебя бумажник остался и все золотые вещи на 1000 руб.». Дня через три она снова уехала и уже аккуратнее перваго отъезда.
     Во время отсутствия господ привез конный вестовой от Губернатора Полторацкого пакет, позвонил с парадного хода, я сбежал, он дает с разностной пакет и велит расписаться, я взял, расписался и положил пакет барину в кабинет на стол. Барин неделю время спустя, прибыл. Взошел в кабинет, взял пакет, вскрыл, пробежал его и кричит: «Ей, ч-е-л-о-в-е-к». Я бегу. «Кто принимал пакет?» - я говорю: «Я». – «Ты расписался за него?» - «Да». – Ну-ка, позови ко мне Дмитрия Тимофеевича Суркова (дворецкого)». Я сходил позвал. Сурков пришел, хозяин дает ему этот пакет и говорит: «Садитесь на извозчика и отвезите этот пакет губернатору, и скажите моими словами, что я таких бумаг не подписываю». Сурков взял и увез. Потом хозяин позвал меня и спросил: «Ты грамотный?». Я говорю: «Да». – «Ты сумеешь разобрать книги, приложения к разным журналам?». Я говорю: «Сумею». – «На вот ключ и разложи их по порядку». Я взял и быстро все разложил, шкаф запер, подаю ключ, а он берет из лодочки ([сшарница] была, и в ней всегда лежало мелкой серебряной монетой от 50 руб. до окончательного расхода, а затем снова контора приносит) горсть мелочи и дает мне: «На». Я поблагодарил и вышел в буфет, сосчитал 1-50 к., и таких подачек было часто. Во время ягодного сезона экономка делала настойки из ягод, бутылки ведра по два, и стояли в детской комнате на окне, на солнце, я наливал по чайному стакану, выпивал, а доливал до нормы в бутылки водой. Так продолжалось до возвращения г.г. с дачи.
     Вернулись к осени с дачи. В доме пошло дым коромыслом, вечера, гости, обеды, ужины, картежная игра. А 13 ноября состоялась свадьба, отдавали девицу, старшую дочь, от первого мужа Екатерину Владимировну [Дебособр] (она вышла за Юшкова после развода с первым мужем за помещика Симбирской губ. Дмитрия Дмитриевича Волкова, только что окончившаго Университет, юрист. Свадьба была шикарная: шампанского было 3-х сортов: заграничного «Эксцельсиор» 73 б.[утылок] по 7-50, «Мума» 72 б.[утылок] по 6-50 к. и «Донского игристого Соколова» 144 бут.[ылок] по 2-75к. Вот здесь я его попил. Когда приехали молодые из церкви Покрова Богородицы (ныне тут дом НКВД), стали молодых поздравлять, разнося шампанское лучшее. Разливная была в детской комнате, я встречаюсь с лакеем Петром Павловичем из Дворянского собрания, он спрашивает: «Ты, Митюшка, пил?». Я говорю – «Нет», - «Ну тогда иди в комнату, там налиты бокалы, пей». Я иду, поднос двуручный, полон бокалов, я их с краю по порядку и все до одного выпил, было наверняка штук 18-20, три ряда. И больше уже во время работы не пил, а когда сносили подносы в буфет, кой бокал не полный, а кой целый, я целые сливал в бутылки, а питые в железную кастрюлю, в ней грели квас детям, и как наполню, выношу на двор и угощаю всех, кто только хотел пить прямо из кастрюли. К трем часам ночи живых – на ногах – были всего два человека, я и Насыр, старший дворник, который не пил никакого вина. Кучера напились, уехали без господ, а они потом на извозчиках. Лакеи, бывшие с господами фалеторами – напились, валялись в буфете на полу, пройти стало трудно. К 4-м часам утра все затихло. Я, не ложась спать, стал колоть дрова и затоплять печи, их было 16.
     Однажды зимой вероятно к Рождеству, вылудили самовар постоянного употребления, я его стал вываривать, раз вскипел, вылил в слив, еще вскипел, стал выливать, правая ручка у меня вырвалась из руки, самовар накренился и кипяток весь вылился на кисть правой руки, я опрометью бросился в людскую кухню, кричу: «А-л-е-к-с-а-н-д-р-о-в-н-а, три скорей сырой картошки больше». - Она натерла полную жаровню - «И давай таз снегу». Она принесла таз снегу, жаровню с картошкой поставила в таз со снегом, я лег на ее столе, зарыл руку в картошку и так проспал до утра. Утром проснулся, гляжу на руку, а на ней никаких признаков нет, картошка помогла. После этого мы сошлись каким-то чудом с кухаркой, хотя у ней и был муж в деревне Кадряково, верст 55 от Казани и бывал он очень редко.
     Так прожил я до Пасхи, все шло хорошо. Была девушка Маша, очень красивая, стройная брюнетка, однажды мне говорит: «Вот, Митюшка, если бы ты был побольше, я бы тебя полюбила». И эта Маша соблазнила самого барина, и ходила к нему украдкой через буфет, гостиную и зало, в кабинет к барину. А уж песни пела, это чудо, голос был райской птички, куда там театральным певицам. Вот эту Машу барыня уличила во время, когда барин уходил со двора черным ходом, а Маша стояла на дворе, он, проходя мимо ея, сунул ей в руку денег, а барыня заметила из спальни в окно. Ну, стала к ней придираться и, наконец, сказала: «Маня, ты мне больше не нужна, и скажи Марии Олимпиевне (тетка Маши, старая прачка)». И ее уволили. Барин ей снял особняк под Родионовским институтом, на горе, и ходил к ней туда. Затем, видимо, показалось туда ходить далеко, снял флигель на дворе, в доме рядом с домом Дьяченко, по Казанской улице, нанял ей учительницу музыки, французского языка и она продолжала тут жить до самой смерти. Имела от него сына Бориса. Покончила с собой самоотравлением в 1904 году.
     Так на Пасхе во вторник, барыня всю прислугу отпустила гулять, сказала старушке няне, что она сегодня уйдет в гости к Котеловой, тут же квартировала на дворе в отдельном флигеле, а няня должна запереть черный ход, я мол, пройду через буфет. Так девчонки поехали на Волгу, смотреть ледоход, а с ними поехал лакей Игнатий и Митя Редькин - из Пассажа. Вернулись с Волги часов в 11 ночи и все были выпивши, я в это время чистил самовар, они ввалились в буфет всей кавалькадой. Игнатий мне говорит: «Митя, сходи, принеси бальзаму». Я спустился по парадному ходу, на углу Ледянской улицы в гостинице Иванова, взял ½ бутылки бальзама, принес им, некоторые девчонки стали собираться спать, а Игнатий говорит: «Митя, пойди, отвори им дверь». Я снял сапоги и в чулках прошел весь дом до черного хода, открыл двери, прошел через двор и говорю: «Идите, двери я открыл». Они которые пошли к себе, а другие пошли провожать Редькина и, вернувшись, прошли черным ходом, дверь не заперли. Одна девушка Лиза не пошла, а осталась у Игнатия…..[…]
     Я утром как обыкновенно свое дело все сделал, барыня пила чай в столовой, а я прошел в ея спальню чистить пол и уже кончил, сметаю щеткой, входит барыня и обращается ко мне: «Дмитрий! Ты почему открыл дверь девчонкам?». Я говорю О.[льге] П.[етровне]: «Меня просил Игнатий, а я им сказал за собой запереть».- «Да! Вы не исполняете приказание хозяев, делаете по своему усмотрению». Я ушел в буфет, а сердце чувствует невзгоду. Идет Сурков и говорит: «Дмитрий, дай книжку». Я ему дал, он сказал: «Приходи в контору». Я пришел, и мне выдали расчет.
     А с Игнатием получилось обратное. Барыня его тоже хотела уволить, а барин – нет. Барыня ему передала случившееся событие, а барин сказал: «Какой же это мужчина, если он оттолкнет от себя женщину, когда я был холостой, ты зачем ко мне ездила?». Барыне и крыть нечем, так Игнатий остался служить, а я ушел и поступил на фабрику Алафузовав ткацкое отделение.