Приехал в воскресенье 24 августа. Дома были мать, отец и брат старший Дмитрий. Первая встретила меня на крыльце мать, увидала – ахнула, обняла, и заплакала, слезы ее не были теми слезами печали или отчаяния, когда она меня провожала с мая 1891 г. в первое мое путешествие на чужую сторону или в 1897 г. в декабре, на военную службу. Это были слезы радости и торжества. Видя своего заблудшаго сына, явившегося после 4-х летней разлуки, чисто по-военному одетым, здоровым, красивым, в унтер-офицерском звании, старшаго писаря. Затем взошел в избу отец, который во время моего прихода был на огороде. Поздоровался, тоже прослезившись, но у него я за жизнь слез видел всего два раза, на слезы был скуповат. Затем стали возвращаться из церкви все остальные домочадцы и заходить родные и знакомые. Отец послал за ¼ водки, и пока мама собирала на стол обедать, явилась и водка. Обед прошел чинно по обычаям нашего русского народа, а затем по старой памяти и привычке, мы с отцом запели песню, к нам присоединились и другие. Посидев до сумерек, крестный Порфирий Корчагин пригласил к себе, у которого я просидел вечер и от него пришел спать.
    Утром в понедельник, встали, спохмелились, позавтракали. Отец зовет меня и старшего брата идти с ним на ветряк, который он должен сегодня окончательно закончить, проверив лишь одну шестерню и пустить вход, проба. Я не стал одевать военное, а надел домашнюю рабочую одежду, пошли на мельницу. Придя туда, они двое полезли наверх, а я остался внизу, на случай, что либо понадобится – подать им. Сел около мельницы на лежавшее бревно, сижу, вот вижу идет по дороге от села женщина, подходит ближе – это моя прежняя любовь. 6 лет тому назад как мы с ней просиживали целые ночи у двора ее дедушки Василия, который ее, Дуню, чуть таки не силой отдал за нелюбимого ей человека Мишку Викторова – Галку. Поравнявшись со мной на расстоянии 10 шагов, я ей первый сказал: «Здравствуй, Дуня». Она, понурив голову и дрожащими от присутствовавших слез в глазах и в горле, едва выговорила: «З-д-р-а-в-с-т-в-у-й». Я ее спросил о здоровии, она говорит – ничего, а сколько детей? – двое, мальчики. Видя ее смущение, я больше не стал задавать вопросов, она ускорила шаги, стала от меня отдаляться. До обеда я ничего не делал, да и делов было одному лишь отцу, а мы присутствовали с братом как свидетели. По окончании отец спустился и пошли обедать.
    Придя домой, сели за стол, я по старой памяти сел на углу стола улочной лавки и около окна, которое было открыто. Едут несколько крестьянских пустых подвод, из дер. Александровки, привозили в церковь дрова, в том числе и зять соседа Евдокима Новикова, Роман Абрамович Зайцев, женатый был на Даше, придя со службы в 1900 году. С Романом я был знаком еще мальчиком, в 1889 и 1890 гг., когда был в их дер.[евне] у дяди Александра Култыгина, водил осенью в лес кормить лошадей, а затем в г. Варшаве Зайцев служил в 183 пех.[отном] резервном полку и мы иногда один к другому ходили. Проезжая мимо нашего дома, Роман увидел меня, кричит: «Здорово, Митя! Пришел? Когда?». Я говорю: «Вчера». «Приходи вот рядом», сам потянул правую вожжу, поворачивая лошадь ко двору тестя. Тесть и теща на гумне молотили. Дома был один мальчик Анатолий лет 3-4, бегал по лавке без штанишек. Я вылез из-за стола, пошел к Роману. У него было взято ½ ведра водки, едучи мимо казнеки захватил для дома, где ее продавал «шинкарь». Я пришел в избу, он налил бутылку. Сели выпивать, до вечера ¼ кончили. Пришла с гумна теща Настасия, баба лет 45, бойкая и была в свое время красивая, я ее помню первыя года, по выходе замуж за Евдокима, а в девках у нее был парень боевой, Тит Григорьевич Свистунов. И вышло так: Евдоким женился на Титовой Насте, а Тит женился на Евдокимовой сестре Марине. Все таки опять близкие друг к другу. Теща Романа сначала будто стала уговаривать – стыдить, что он только пьянствует, и потом, прибавляя на ноту выше - стала ругать. Мне стало как-то неудобно, хотя я и выпил порядочно, но я при таких случаях принимал все к сердцу, мне становится стыдно, как будто этому виной являюсь я. Я хотел уходить, а Роман меня остановил. Стал тещу уговаривать «матушка, матушка», она пошла в чулан, он знай там чего-то тихо шептались, и я от нечего делать забавлялся с Натолием. [….] Роман еще выпросил у тещи 1 бут.[ылку] из 2-й четверти, и ту выпили, он стал пьян и стал собираться ехать домой. Хотя она его не пускала, а оставляла ночевать, но он настоял ехать. Она ему оправила лошадь, усадила его в телегу, водку не дала, а меня попросила проводить его из села, а там лошадь его сама довезет. Я сел, поехали, говорили кое о чем, проводил я его километра 2, поднявшись на бугор, я ему вожжи привязал за грядку телеги, дабы не попали в колесо, простился и вернулся в село домой. Роман отъехал от того мета не более с километр, сам ли он развязал или они сами собой развязались – вожжи попали в колесо, их закрутило, лошадь потянула на сторону, она круто стала поворачиваться и подвернула телегу, телега опрокинулась кверху колесами и прикрыла собой Романа, лошадь стояла с прикрученной головой к запрягу. Утром рано в лес поехал наш сельчанин Леонтий Корчагин, и распутал лошадь, опрокинул на место телегу, разбудил Романа, он встал и снова прибыл в село к теще. Теща и тесть опять на гумне молотили, а Роман гуляет у них в дому. Снова позвал меня, оставшиеся во 2-й четверти 4 бутылки выпили, подходит к окну кузнец, Дмитрий Ананьевич Смольков: «З-д-р-а-в-с-т-в-у-й, тезка». - «Здравствуй, здравствуй». Д.[митрий] А.[натольевич]: «Надо бы тебя угостить, да немного не хватает». Я говорю: «Ну, я  доложу», добавил ему несколько копеек до бутылки, кузнец сам сходил в казенку сажен 1 ½, пришел, стали распивать. С гумна возвратились хозяева раньше обыкновенного, вероятно окончили. Входит в избу тесть Романа – Евдоким Петрович, сразу напустился на зятя, что он без хозяина в его дому завел кабак. Роман стал его уговаривать, подавая ему стакан водки, и Евдоким - хотя пил очень редко и в крайних случаях, но пил много, сам никого не видал и не запомнил, чтобы он когда покупал водки - когда он выпил стакан, стал мягче и упросил Романа ехать домой. Роман сдался, собрался и уехал без водки. Больше я Романа не видел. Он перед Германской войной помер.
    Жил я дома две недели, работы не было, по вечерам шатался по улице. Девочек подходящих не было, да и не нужны они были, там осталась Мариянушка, о которой думы не выходили из головы, а матери я сказал, что у меня уже полжены имеется. В субботу я прихожу в 12 ч.[асов] ночи с улицы домой, только снял пиджак, слышу знакомые колокольчики телеграфной депеши. Подъезжает ко двору, спрашивает: «Здесь Ч…..в Дмитрий?» - «Я» - «Вам телеграмма» - подает в окно разносную, я принял телеграмму, расписался, уплатив прогонных 60 к. Вскрыл, читаю: из Варшавы от Ф.В. Чалова, где он пишет: «В-ы-е-з-ж-а-й. Чалов». Да, ехать необходимо, а денег своих осталось только 40 к. Со службы привез 1 круглый рубль. Как колесо. Что делать? Кто-то мне посоветовал обратиться к Матвею-Сарге, крутившемуся около барина Булыгина, я сдуру пошел к нему, думая, что он хоть при водке будет добрее и даст, а он водку выпил, а денег не дал. Я обратился к сестре Елизавете, она же была и кума, я у нея крестил сына в 1896 году, она дала 5 р. и кресна Гликерия Рябова – дала 10 р., с этими деньгами я поехал в Варшаву. На проезд по ж.[елезной] д.[ороге] я при увольнении взял 4 бланка лит.[еры] «Д», выдаваемые солдатам при отпуске, дома их позаполнил от ст. Н.[ижний] Новгород до ст. Варшава.