Квартира была просторная, с плитой и русской печью. Новорожденная дочь Евгения росла и крепла. Была очень спокойная, я ее не слыхал плача, а когда что наделает в постели, намарает или намочит, то начинает возиться, ногами двигать, из-под себя выталкивать грязную пеленку и стонать: «ы-ы-ы-ы». Кормил сваренной для нее манной кашей сам, поил молоком – сам. Матери подавал ее для кормления грудью, а потом положим в колыбель, она лежала спокойно или играла рученьками, что-то ловила в воздухе.
    Так я работал в правлении уезда: первое дело нужно было подогнать запущенную отчетность по всем видам довольствия н.[ижних] чинов стражи за 6 месяцев и за 1 ½ года не писаны циркуляры о разного рода розысках, для работы последних. Я пригласил, с разрешения н-[ачальни]ка, одного стражника, быстро и правильно пишущего, Витания Буталевича, он с радостью согласился, чем мять грязь, ходя по городу и шугать евреев, торгующих на базарной площади разным барахлом. Буталевич не прочь был выпить. Для чего ходили в единственный в городе – ресторанчик пана Лясоцкого, где с нас не брали никогда денег, а увидя идущих работников с Повяту буфетный – сам или сама хозяйка – подходили к нам с изысканной у поляков любезностью и вопросом: «Цо для паньства бендзе поттебно? Альбо – вутки? Альба – пива? А може панове покушать хцете?». Получив заказ, начинается зов прислуги: «Владю, Юзю альбо Стасю, пех пан пильно подист, тэм поновьям, тэго и тэго». Таким образом, покушаешь и выпьешь за голубые щеки. Более и чаще я ходил к пану Лясоцкему с участковым старшим стражником Волошиным, служившим в этом участке 28 лет, знает свой участок как свою семью. Его весь уезд знал и его каждый житель боялся. Человек был совершенно неграмотный, знал только одно слово изученное написать, это свою фамилию «Волошин». Получал штатного жалованья 12 р. в месяц, а имел в банке денег 15000 руб., давал взаймы под векселя из 15%: годовых. Вот так жила раньше полиция и земская стража. Буталевич все циркуляры переписал в один месяц, и я подогнал отчетность и более не запускал, а как получу с почты, что есть на Земскую стражу, прихожу, вскрываю, исполняю и кладу н-[ачальни]ку на стол для подписи. Он приходил обыкновенно в 11 ч.[асов] утра, доложишь ему о содержании каждой бумажки, он подпишет и уходит, бумажки запишешь в реестр, в конверт и на почту, тем кончаю занятия. Вечерами никогда не занимался, проводил вечера дома с Марианнушкой и дочкой Евгенией. Иногда, в неделю раз, а иногда и по особому приглашению и два, ходил на дер. Вечка-Радиминская, к стражнику Волошину, на квартиру, записывать входящие и исходящие протоколы в журнал, за что он платил 3 р. в месяц. Иногда, по окончании работы ходили на пивоваренный завод с ним, пить свежее пиво.
    Так я поработал до марта. В марте стал просить у начальника прибавки, он пообещал поговорить со старшим Секретарем Уездного Управления паном Штаниварцевым, который, якобы, отказал ввиду неимения сметной суммы. Я, не теряя времени, написал в Казань – Юшкову К.А., от которого получил предложение приехать на оклад 20 р. в месяц, при готовой квартире, дрова и счет. Я даю согласие и телеграфирую, что 1-го апреля выеду. В 1-му апреля Марианнушка с дочкой поехали в Варшаву, посадил на поезд до г. Истрокова, ехать к своим родным, и жить у них до получения от меня на дорогу денежного перевода. Сам вернулся обратно в г. Радимин, дожил до 31 марта, все дела закончил подчистую, последнюю почту сдал. Запер на ключ комнату канцелярии и ключ передал дежурному Кузьмину для передачи утром Начальнику, сам поехал в Варшаву. Купил пальто и шляпу. Побывал у брата Ф.В. Чалова, договорился с ним, когда приедет Марианна, проводить ее на поезд, усадить и о выезде дать телеграмму. От Ф.В. Чалова поехал на ст.[анцию], взял билет и поехал в Казань через Москву.