Прибыл 19 сентября. Семья помещалась в квартире казармы, где ее оставил, уезжая на фронт. 25 сентября, день Сергия Радонежского, праздник батареи. В оставшейся команде для охраны казенного имущества в числе 12 человек за старшего был младший фейерверкер Григорий Волков, и к этому времени с фронта приехал за мундирной одеждой интендантский каптенармус Григорий Козлов, славный по характеру и делу парень. Задумали провести праздник по военному порядку. Выбрали – изображая ген.[ерала] Куропаткина – Козлова, командующего парадом – Волкова. Водки приготовили ½ ведра, провели парад в помещении пустой казармы. Потом уселись за вынесенный из [спальни] стол. Началось угощение. […] К 1-му октябрю из этого помещения пришлось убираться в помещение батарейной бани. Я взял парное отделение, из каменки сделал русскую печь, а плиту приложил сбоку, была удобная и теплая комната, а в общей помещалась команда и жена фельдфебеля Матроша, смуглая как цыганка, и легкомысленная до идиотизма, которой пользовался тот, кому не лень, даже и китайцы.
     Перешел в новую квартиру, т.е. в помещение бани, приходит ко мне вестовой завхоз штабс-капитана Дроздова – Моруков. Маленького был роста, из Орловской губ[ернии], но веселый и приличный солдатик. Просит меня помочь ему в приготовлении ужина, т.к. у барыни будут гости. Барыня была полька Плоцкой губ[ернии] из домашних учительниц. На вид симпатичная, роста средняго, цвет волос каштановый, говорила по-русски с польским акцентом на «ни» и «его». Дом, в котором жили – особняк, фасадом выходил на шоссе военного городка, а кухня – на юг. Окна два – были большие. Я пришел, Моруков говорит «Вы, старший, почистите картофеля побольше, часть пойдет на закуску с селедкой, а остальное поджарю к ужину». Я ему картофеля начистил по-настоящему, по-поварски, наточил круглой как яблочки, он – удивился, что я так умею точить. Я говорю ему, что я учился этому в Дворянском собрании на кухне в 1893 г. и не забыл. Когда он сварил картофель и подал к селедке, сама и гости удивились, спросили – кто это чистил? Мируков сказал, что старший писарь Ч…..в. Картофель поели весь и спросили, нет ли еще. Ужин тянулся до 2-х часов ночи. Ночь была светлая – полнолуние. Луна светила в окна кухни как электричество. Моруков меня после ужина не пустил домой, а устроил мне постель между стеной и плитой. […]
     К 1-му октября я подал докладную записку военному инспектору капитану Анфилогову о приеме на работу в качестве десятника, он прочитал и говорит: «А как рубится угол?». Я говорю: «В чишку, в крюк, в зуб и лапу». – «Правильно». Но он не дочитал докладной до конца, где я писал, что 1-го января 1905 года я должен вернуться в армию, а сказал, что оклад будет 50 р. в м[еся]-ц. Крикнул из другой комнаты Белова, десятника со 2-го участка, тот взошел. «Белов, вот вы будете двое на участке (36 №№-ров постройки). Работу распределите между себя сами, кому чем ведать», - ко мне – «А ты, Ч…..в, завтра в 8 ч.[асов] утра выходи на участок мельнице Гольцман».
     На утро я вышел на работу. Квартира десятника Егора Гавриловича Белова была при постройке, деревянный одноэтажный о двух квартирах дом. Прихожу к Белову, он сейчас же 1 б.[утылку] водки, на закуску заправил луком и маслом тарелку свежей кетовой икры, чай. Выпили, закусили, попили чай. Белов говорит: мне «Вот что, землячок, ты лучше меня грамоте знаешь, возьми на себя материальную часть и отчетность, а разбивку будем делать вместе». Я согласился без прекословия, потому что отчетность не сложная, лесной материал списывался в [квадратных] погонных вершках, а остальное, как приходовалось, так и списывалось, затруднений я ни в чем не встречал. Рабочие были артели китайцев от известного маньчжурского подрядчика миллионера Тифантия, у которого тут был управляющий – китаец Лось. Хороший умный парень. Работали хорошо – чисто. Каждый месяц присылал Лось нам, каждому десятнику, на квартиры продукты: 2 ½ п.[уда] муки 1-го сорта, крупы ½ п.[уда], сахару ½ п.[уда], масла 12 ф.[унтов] бобового, керосину 12 ф.[унтов], а если еще что надо, только скажи: «Лось, нельзя ли вот того-то достать» - «Холосо, десятника, моя пошли еся». Значит будь спокоен, вечером придешь домой, там уже прислано. На работе пойдешь по баракам, там всегда есть человек-повар, придешь, спросишь: «Ходя. Сулее-ё, ё-хлдя», достает из-под нар банку в ½ - 1 в[едро]., наливает по чайному стакану сулеи и - хоба, закусишь мямбо (это круглая булочка белой муки, печеная паром) и отправляешься по работам, а к вечеру так налижешься, едва дойдешь до квартиры, а который вечер идти очередь к инженеру с докладом, тогда не пьешь. Однажды я так нарезался, что чуть ноги несу, был в валенках, привез с собой из России – 8 фунтовых, Кукморской валки, в драповом пальто. Снегу хоть не было, но морозы были ºº[градусов] до 25-ти, иду так часов в 8. Темно, шел лугом, а впереди в темноте что-то блестит, я подумал лужица, и с пьяна хотел перескочить, да как ухнусь на самую середину льда, это была яма с замерзшей водой. Лед проломился и повыше поясницы стою в воде, до берега еще с метр, давай кулаком пробивать и вылезать на сушу. Пришел в квартиру, жена смотрит на меня и смеется и ругается: «Где тебя черти затащили?». Я уже молчу, а прошу дать поскорее сухое белье. Долго мои валенки и пальто сохли.
     Но вот еще был печальный случай. 24 ноября 1904 г. день Св.[ятой] Екатерины. У китайцев 15 число – праздник (они празднуют каждое 15 и 1 число в месяцу). Управляющий Тифонтия – Лось, приходил на работу и приглашает нас: «Десятника, севоня моя гостя, моя плазника еся». Я обещался быть. Другой тоже. Смеркалось, мы собрались идти, как вижу - идут к нам четыре подводы, везут из материального склада: печныя и оконные приборы и стекла. Я Белову сказал: «Ты иди, а я вернусь и приму склад». Принял, сосчитал, расписался в накладных, закрыл склад, сказал сторожу Станиславу Вольскому (выходцу с острова Сахалина по отбытии им 11 лет за убийство, а жена его 9 лет за отравление мужа), что я положил в склад материалы – гляди. Сам пошел к Лось. Пришел, там сидят гости. Разделся, сел к столу, Лось наливает мне рюмку грамм в 50, и я говорю ему: «Лось! Давай как следует», он рюмку отставил, налил чайный стакан, я выпил, закусил, покурил, он мне второй такой же, выпил, немного посидел, он хотел еще такой же, а я его остановил: «Стой, теперь налей рюмку и больше я пить не буду, а дай мне человека. Проводи домой». Он сейчас же сказал китайцу, я оделся и пошел, в тех же валенках, пальто, папаха, на руках овчинные рукавицы, в руках стальная ½ "[дюймов] трость с роговой ручкой, подарок покойного доктора Александра Дмитриевича Суркова (умер в Москве 1935 г., жил Харитоньевский переулок № 12 кв. 31). В карманах были: записная книжка, в которой записывал всю свою операцию работы, приемку и отпуск материалов, но денег никогда и нигде с собой не носил и не ношу, кроме необходимой суммы, предположенной израсходовать. Да, китаец меня довел по улице до ворот, затворяющих улицу от военной территории, а т.к. ворота от земли были высоко, то я провожающего отпустил, а сам полез под ворота свиным порядком, поднялся, перешел улицу, военный сад и нужно было подняться на земляной вал метра 4-5 вышиной, старая китайская крепость, по проторенной уже тропе, поднялся так до половины, меня качнуло. Я упал назад и скатился вниз. Встал, еще пошел, также до половины поднялся - еще упал и снова очутился внизу. Но не кричу и не зову меня взять, ведь квартира была тут шагах в 10 от тропы на валу, могли услыхать солдаты команды и жена, а я мучаюсь и молчу. И затем, подумав, пошел сажен 40 садом вдоль вала до угла, где вал был срыт для дороги, возили материал для постройки 3-го участка военных казарм. Дошел до угла, к углу примыкала городьба сада, горизонтальным положением в три бруска из коих верхних два были сломаны, а нижний от земли так вершков на 8 был цел. Вот это препятствие мои ноги не преодолели, и я тут упал и уснул. Выпал на меня первый снежок. Сколько я тут лежал не знаю, но я проснулся утром в 9 час.[ов] в 1-м участке городской полиции с обмороженной левой кистью руки и на правой один большой палец. Когда я проснулся, поднял голову – вижу, сидит за столом городовой – пьет чай. Я снова положил голову на шапку, входит другой блюститель порядка, подходит ко мне – тревожит: «Земляк, вставай, пойдем» - «Куда?» - «В участок». – «Я кажется в участке?» - «В участке, да не в [8-я тетрадь] том, надо в 3-й». Я ничего не говорю, встаю, поглядел на левую руку, а пальцы свинцового цвета, как парафиновая свеча. У меня навернулись на глаза слезы. 3-й участок был не так далеко, дошли скоро. Придя туда, дежурный околоточный сейчас же сел писать протокол происшествия, дал мне подписаться и отпустил домой. Я тут спросил полицейского, кто меня и где нашел. Он сказал: «Тебя нашел солдат запасного батальона, шел в кабак за водкой, сказал патрулю, патруль пришел, позвал полицескаго, последний пришел, посмотрел, пошел за извозчиком, приехал, забрал и отвез в 1-й ближайший участок». А пока они ходили туда и сюда, я лежал с голыми руками при морозе 20º. Не оказалось: рукавиц, трости, книжки и аршина. Это все забрал первый нашедший на меня солдат, ходивший за водкой. Придя домой с обмороженной рукой, жена заплакала и потревожила мои крепкие нервы и у меня навернулись слезы. Я жену успокоил тем, что это не так опасно, послал ее на базар, купить гусинаго сала, нет – жирного гуся, да теплыя шубные рукавицы. Жена сходила, купила гуся, шубные рукавицы. Я велел ей вырезать все сало, напитал салом полотняную тряпку, руку изобильно смазал салом, завернул этой самой тряпкой, на работу в этот день не пошел. На утро так же сделал и взял с собой в бумажку кусок сала, на руки шубенки, пошел на работу. Белов увидал меня, спросил, что случилось. Я ему все рассказал, он пожался и говорит: «Ну ладно, землячок, как-нибудь тихонько, где нельзя тебе – скажи, я сделаю». Так я продолжал недели две, пока все прошло. Рукой можно стало работать, но во всей руке до плеча появилась ломота, а кожа слезла 2 раза тонким слоем. Потом ногти отделились от заусенцев, эта боль хуже всего, да еще когда заденешь чем, в особенности при надевании и снимании одежды. Кажется урок должен быть хороший, все сделалось от водки, нужно бы переждать пить ее, так нет, продолжал также пить. Вот что значит русская натура, как у свиньи, которая забывает где били, а помнит где ела.
     […]
     Дослужил до 31 декабря. Идем вечером к инженеру за жалованьем. Я ему докладываю, что мне завтра, т.е. 1-го января 1905 г. нужно ехать в часть, т.к. срок мой 4 м-ца кончился, а он: «Что же ты мне не сказал!». -  «А я Вашему высокоблагородию писал в докладной». Он крикнул: «Хомченко! Дай-ка дело 6-ое», подали, нашел мою докладную, прочитал конец, где я об этом предупреждал, вскрикнул: «Ну, черт возьми, а я тогда не обратил внимания на это, я виноват, а чтобы ты не поехал, я бы тебя оставил здесь, а теперь уже поздно. Я бы сообщим Воинскому начальнику, и ты остался».
В этот вечер получил последний раз жалованье 50 р., поблагодарил капитана Анфилогова и простился с ним. Пошел домой встречать новый 1905 год. 1 января собрался и 2-го простился с женой, дочкой и сыном, который стал уже ходить. Выехал на фронт.