По его отъезде я недолго останавливался в г. Чистополь, пошел домой пешком 33 версты, чтобы взять подводу дома и перевезти семью в село – домой. 1-го ноября я семью водворил к отцу ветряной ухватке – мельнице – в избенку, не более 4 аршин в ?[квадра]-те. Жить было скверно, тесно, печка коптила, по утрам – полна избенка дыма, сам хотя выйдешь, где в мельницу, а то в село или домой, или к кому из товарищей молодости, а дети и жена, они каждый коптели как колбаса. В селе у отца изба была 7х6 аршин, а семьи 12 человек, да плюс: ягнята, телята, утром пускали куриц кормить, корову – доить, а когда соберутся куда ехать, то и лошадь вводили к мечатке или приедут с дороги. Так жили мои родители.
     Когда революционная волна докатилась до нашего села, некоторые бедные от природы мужики, как то: М.С. Чубаков, И.К. Грачев, И.С. Бузукин, А.Н. Бычков, Н.И. Курышов, Г.С. Логинов, Е.Г. Зудинов и еще были такие, не выходили с барского двора Н.А. Булыгина - дай им хлеба, дай соломы, дай дров. Сначала давал, а потом видит барин, что дело плохо и у самого для скота не останется, начал отказывать. Люди озлобились, начали у него воровать. Нашлись такие ловкачи, сделали ключи к амбарным замкам и каждую ночь ходить с мешком за хлебом и мясом. А затем, барин молотил хлеб всегда зимою, благо рабочие руки дешевые, мужчина получал 20 к., женщина 10 к. в день, а выходили еще темно, как говорили: «Черти в кулачки не дерутся» и приходили тоже темно. Сушил зерно на поду – риги. Рига с одного конца - дверь - запиралась на крючок, а другого конца – дверь на замок. Рига стояла от усадьбы сажен на 200, охраны не было, а только по временам ходили сучильщики – мешать зерно. Эта бражка и туда сделали ключ, да не с мешком ходили, а подъезжали с корзинкой на лошадях. Накидают по несколько челяков, Одно утро я стоял на мельнице, дежурил за отца, привозит М.С.Чубаков ржи, горячая. Я посмотрел и сказал: «Никак прямо с печки», а он засмеялся и тоже говорит: «Да, прямо с печки». Я не догадался и еще не знал, что там творится, потому на барский двор не ходил, а что же творилось на барском дворе. В застольную для рабочих собрались игроки – картежники, тут же распивали водку, сторож ночной – татарин «Федор» придет погреться, ему для отвлечения внимания подадут рюмочку водки, он выйдет на двор, в стукалку свою постучит и снова греться, ждет. Как собака кусок сахару, так и он, не подадут ли еще рюмочку. И вот однажды в такую игру и выпивку, из этой шайки двое отсутствовали, а приготовились на двух лошадях, запряженных в сани-розвальни, по сигналу из застольной, заехали на двор овчарни, повязали 19 голов овец, поклали в сани, затрусили поверху соломой, выехали, затворили ворота, и задним ходом в переулок, пошел в татарскую дер. Нижние Тиганы, где всех продали Камалею Матюшкину по 1-50 к. за голову. Потом тут же в застольной играли и пили и поили сторожа Федора. Скотник – он и летом пастух, с неделю не догадывался, что овец не хватает, а знал их не счетом, а по наружным приметам, он считать мог только до 10-ти. Звали его Митя Рачек. Об этой нехватке он сказал управляющему Ананию Прокопьевичу Смолькову: «Дядя Ананий! У нас нет такой-то и такой-то овцы». – «А где они, Митя?» - «Я не знаю». – «Пойдем посчитаем». Пошли, сосчитали, 19 голов нет. А о краже хлеба они узнали просто случайно. [Рожь хотел посушить на барской риге, куда пошли с приказчиком Смольковым, посмотреть можно ли снимать их зерно. Вошли в ригу, а около двери зерна нет – ночью выкрали. Вот тут узнали, что у них воровали рожь.] Я купил [зерно] у другого барина, а только имение это было нашего барина, А.К. Созонова, у которого я начинал житейское поприще. По смерти его жена вышла замуж за крестьянина б.[ывшего] письмоводителя Земскаго начальника Гарталова Алексея Всеволодовича, фамилии его не знал и не знаю. Жена – вдова Созонова, имение получила не по праву наследства, а по выданным ей при жизни мужем дружеских векселей на 15000 руб. по предъявлении. Когда законные наследники, двоюродные братья Смирновы – Михаил, Николай и Александр приступили к наследию, Созонова Любовь Порфирьевна предъявила в суд векселя, тогда н-[аследни]ки только расписались, а Созонова осталась владеть имением. Когда этой барыне стали надоедать попрошайничеством, она собрала свои манатки и уехала в Чистополь. А муж начал распродавать дворовую постройку по частям, оставил только один большой дом, который уже в 1911 г. купило земство под школу.
     Потом к нам поставили 18 человек стражников. Однажды стражники пошли в дер. Малый Красный Яр, куда их вызвал становой пристав, они пришли туда вечером, мужики собрались, остановили на улице станового, побили его порядком, стражников обезоружили, посадили в амбар, продержали до утра. Вскоре после этого приехал губернатор полковник Рейнбат, собрал сход, и вот кричал и ругал мужиков и пригрозил: «Я вам дам, что будет небу жарко и звездам горячо», и человека три арестовали: Логана Салайкина, Степана Марфина и Кузьму Бескова. Двое сидели в тюрьме по 6 месяцев, а Марфин был выслан в Владимирскую губ.[ернию] на 3 года, под надзор полиции.
     Приезжал агитатор, студент, из крестьян села Черемуховая Слобода – Кузьмин, провел собрание в волостном правлении – вечером, часов до 10-ти, потом уехал, куда, никто не знал. Только уехал – за ним прибыла полиция, арестовать его. А его уже Митькой звали. Исправник Афанасьев сам был, строго на строго наказал – в случае появления агитаторов – арестовывать и отправлять к нему. В это время арестовали учительницу Александру Сергеевну и фельдшера Степана Степановича Зиманова за то, что в школе - кто и когда, при каких обстоятельствах не известно - выкололи глаза в портрете царя освободителя Александра II, так и не могли узнать.
     Эта зима была ужасно беспокойная, одними подводами для полиции замучили мужиков, ездили полицейские по всем деревням волости и всегда по ночам.
Дожил кое-как до Пасхи, на Пасхе с отцом вышла ссора. Конечно, в пьяном виде, он меня упрекнул, что я у него не работаю, а ем хлеб, я ему и сказал пару слов, что хлеба я купил, ем свой, а он пьяный был ужасно невыдержанный, ну, хотел меня, видимо, угостить оплеухой, а я ему сказал, что теперь бить себя не позволю, время прошло, мне уже 31-й год. Я дождался просушки дороги, пошел в Алексеевское, на базар и запросил телеграммой Казань Суркова, нужен ли я. Ответили к 2-м часам дня: «Выезжай». Я вернулся домой, сказал жене приготовить мне «что нужно к отъезду». На другой день иду в обед к Аверьяну Сергееву, нанимаю его за 3 руб. увезти меня до пристани Мурзихи, жена поехала меня провожать. Сделал ей наказ: в случае я пришлю письмо куда ехать, немедля собирайся. Так я уехал в Казань 23 апреля 1906 года.