[…]
     Из дома привез меня отец на лошади, без шумных проводов, кроме своих семейных, догонять партию в с. Шуран. Дорогой отец мне кое что преподал: в случае если буду в мастерской, как сделать колодочки к рубанку и как присадить железку, но я это плохо слушал. Голова была пустая, а жизнь разбитая, что впереди ожидает неизвестность. Прибыли в Шуран, нашли партионнаго, остановились на этой же квартире. Отец заказал самовар, купил 1 б.[утылку] водки и пригласил партионного. На утро отец простился со мной и поехал обратно один.
     Партия выступила на другой день утром в Казань, я ехал на подводе, охраняя вещи. Ночевали в Державине, потом в [Кабанах] и в Казань пришли в Адмиралтейскую слободу в Свешниковские казармы. Была дневка. Суточных выдавали по 11 коп. В Казани сходили в гостиницу Царьград слушать машину-музыку «Мозер». Затем посадка на поезд, в товарные вагоны, не утепленные, и лишь были железные печи. В вагоне познакомился с одним татарчиком из г. Чистополя, он имел деньжонки и не прочь выпить. Мы с ним по пути не пропускали ни один буфет на станции, выходили и выпивали. В Ардатовенам должен быть обед. Путь заносило снегом, поезд опаздывал, поэтому в Ардатов прибыли ночью, часов в 11. Нас погнали на обед на сборный пункт. Пришли, [бирики] холодные, принесли хлеб и порции мяса мерзлые, как конский кал, мы взяли и давай швырять по бирику, сами ругая всех и вся на чем свет стоит, и за баландой никто не шел на кухню. Вернулись в вагон. Едучи к станции Сасово, в нашем вагоне при задвижении одним новобранцем двери, последняя упала на путь, а человека едва успели удержать за ноги. Вагон остался открытый. В Сасове вагон сменили, пришлось перегрузиться.
     В Москву прибыли и нас как баранов погнали в Красные казармы. Дневка. В город никого не пускали, после дневки нас погнали на Варшавский Александровский вокзал на посадку, рано утром, часа в 4. Мне пришлось свой сундук нести на себе, почему-то не нашлось на подводе места, шли из казарм сначала Набережной р. Москвы, а потом Тверской до самого вокзала. Посадка произошла скоро, в 9 часов утра мы уже поехали. По прибытии в Барановичи утром часов в [?]-2, нам был дан обед. Готовили в котлах близь ст.[анции] под открытым небом. Обеду делал пробу начальник по передвижению нештатных команд, полковник Генерального Штаба, и что-то нашел в непорядке, здорово тяпнул воинского начальника, который за ним ходил, держа руку у головного убора. Из Барановичей выехали скоро, через Брест-Литовск-Луков до Праги, куда прибыли около обеда. Здесь была дневка. Ходили в г. Варшаву смотреть. Идя по улице Краковское предместье, где стоит памятник Королю Сигизмунду, видели смешную картину: шел по тротуару генерал, а навстречу ему – солдат, на тротуарах было скользко, после прошедшего дождя было морозно. Солдат должен был генералу отдать честь, становясь во фронт и не доходя шагов 5 круто полуоборотом повернулся, подставляя ногу, сильно ударил ей о другую, в то же время руку приложил к козырьку, подшиб себя и упал. Генерал улыбнулся, а подошел к солдату, взял его за руку и помог ему встать, спросил: «Не ушибся ли, братец? Нужно поосторожнее». Погуляв по улицам, вернулись на сборный пункт, где была вторая картина. Фельдфебель, вояка турецкой войны, имел два Георгиевских креста, а сын его, молодой офицер в чине поручика, спорили кто кому вперед должен отдавать честь. Сын требует, чтобы отец ему отдавал, как офицеру, а отец говорит: «Ты мне должен отдавать, как имеющему военный орден Св. Георгия». Все таки отец был прав, военному ордену отдают честь и высшие военные чины, не исключая и царя (этот закон мною хорошо был освоен, во время Германской войны, будучи зав. наградной части в Штабе 31 арм.[ейского] Корпуса при Генерале Мищенко.
    Из Праги мы отправились в Новогеоргиевскую крепостьчерез Яблонну, куда прибыли и поместились в 9 бастионе. Здесь нам снова была дневка. Ходили в местечко Новый двор – еврейский муравейник, здесь жили одни евреи. Неподалеку от крепости был расположен русский поселок «Александровка», с православною церковью. Эти жители были переселены при царе Александре II до крепостного освобождения, говорили все по-польски. Затем был рассказ солдат крепости, что на одном из постов форта ежегодно в одно и то же число, пропадал часовой, около 12 ч.[асов] ночи. Много лет так тянулось, и вот в это число на пост идет сам фельдфебель, берет карандаш и бумаги. Когда подходит опасное время, он видит, что приближается неопределенной формы темный предмет, часового забирает без винтовки, а бумажку он с написанным бросает. В назначенный час смены постов идет разводящий со сменой, на посту никого нет, винтовка валяется, и клочок бумаги. Разводящий это подобрал и донес по команде. После этого закрыли этот пост. Из крепости Новогеоргиевска пошли пешеходом, вещи на подводах. Я ехал с вещами на фургоне. Ночевали в деревне, а потом на другой день – в другой, и уже на третий день часов в 11 взошли в город Плоцк. Подводу отпустили от рогаток, сумки надели на себя. Было морозно – сухо.
19-го числа декабря, идя городом, увидел знакомую девушку Лизу Смолькову, идущую с мальчиком, сыном вице-губернатора Ватаци, у которого она была бонной. Я с ней поздоровался, она спросила, куда я иду. Я ответил, что в артиллерийский дивизион служить. Она просила приходить к ней, когда будет можно. Пришли в столовую 2 батареи, на 3-м этаже. У меня нужно было подложить к сапогам подметки, я нашел солдата сапожника, который вечером подколотил подметки за 45 к. и у меня остались от своих из дома взятых 5 р. денег, один круглый пятак и 4-50 пропил дорогой. Вот с этим круглым пятаком я начал продолжать 4-х летнюю военную службу. Идя на низ в уборную в одной красной бумазейной рубашке, на лестнице встречаю 2-х офицеров 1-й батареи, один был маленький с веселым лицом, по 10 волосков в каждом из усов и три волоска в бороде, поручик Сергей Алексеевич Дроздов, а другой высокий на вид сурьезный с русыми усами – немец подпоручик Александр Робертович Баум. Дал им дорогу, прижавшись к стене, Дроздов со мной поздоровался: «Здорово, братец», я ответил: «Здравия желаю Ваше Благородие». Я чины и титулы знал всех чинов и их различия. Дроздов говорит Бауму: «Вот я эту бороду возьму в нашу батарею». Я этот разговор слышал, пока спустился с этого марша лестницы, а с бородами новобранцев был один я из 51 человека. Утром к 11 ч.[асам] нас повели в столовую 1-й батареи, на другой двор, помещались в одном 3-х этажном арендованном дому с третьей батареей. Построили нас в 2 шеренги, входит командир дивизиона полковник Алексей Антонович Лучковский, скомандовали « С-м-и-р-н-о». Полковник: «Здорово, бъятцы (картавил)». Мы как собаки: «гав-гав-гав». Прошелся по шеренге, смотрит всем в глаза, затем подошел ко мне, взял за рукав и отставил одного в сторону. Затем полковник спросил командиров 3-х батарей: 1-й Савельева, 2-й Верещагина и 3-й Алмазова, кому и каких мастеровых нужно, получив сведения, которые записывал адъютант подпоручик Балавинский, полковник стал спрашивать: «Кто из вас, бъятцы, знает какие емесла». Новобранцы загалдели: я столяр, я колесник, я кузнец и т.д. Адъютант их выводит в особую шеренгу, затем по заявлению к-ра батареи, известной специальности новобранец получал на груди мелом № батареи. Я стою в стороне, на меня все новобранцы смотрят и, наверное, каждый думает себе, что с ним будут делать? Покончив с мастеровыми, разреженные ряды сомкнули, полковник подходит ко мне и ставит на грудь мелом № 1-й (значит 1-я батарея), а затем идет по шеренге и пишет: 2, 3,1, 2, 3 и т.д. Нас теперь водворили и прикрепили к условному №-ру, 1, 2 и 3, как некогда царь Борис Годунов в Юрьев день прикрепил крестьян к земле.