Вечерами частенько играли в канцелярии в орла, и мне по мелочам везло. Всегда выигрывал 20-30 руб. и посылал жене. Перед Троицей завхоз ш.[табс]-к.[апитан] Дроздов посылает меня в Никольск-Уссурийский за делом № 19 и повидать семью. Я уехал. Без меня батарея выступила в поход к ст.[анции] Вафангоу, где приняли бой с армией Куроки, который и покрыл наш корпус, главным образом с залива от г. Инкоу с судов, куда я, едучи в Харбин, захватил ½ ведра водки, 1 б.[утылку] продал за 2 р., а остальную продал на ст.[анции] каждую за 32 руб. Батареи стояли за городом версты 3-4. Увидал своих солдат бывших на ст.[анции] Кайджоу за фуражом, с ними погрузился, т.к. были посылки ген.[ералу] Макару Лучковскому от матери и жены. Прибыл в батарею, с посылками пошел к генералу, пришел, велел вестовому доложить. Генерал вышел из палатки, я стою с посылками, он поздоровался, я ему ответил приветствие и доложил, что мамаша и супруга здоровы и кланяются и прислали посылки, он сказал: «Спасибо, бъятец», а затем спросил мою фамилию. Я сказал: «Ч…..в», а он: «Ч…..в, Ч…..в, да ты, бъят, съюжил у меня в дивизионе». Я сказал: «Так точно». «То-то я помню, а ты знай писая Кубанкова?» - «Так точно, вместе работали». – «Помей, бъят, помей. Съявный писай, его чахотка сгубиля».
От Кайджоу, отступили под натиском Кураки к ст. Ташичао. Выбрана была удачная позиция около высокого холма, в Гаоляне, а на холме был наблюдательный пункт и семафорная сигнализация, изобретенная подпоручиком Сидоренко. Стрельба велась с ранняго утра до 11 ч.[асов] ночи. Батарея выпустила 3600 снарядов. Больше нет патронов ни в парке, ни на складе. В 12-м часу получил к[оманди]-р корпуса ген. Штакельберг телеграмму от к[омандую]-щаго армиями г[енера]-ла Куропаткина – отступить. Части тронулись. Я в это время был на ст.[анции] Ташичао и спал в амете соломы сильно выпивши с фуражиром 1 батареи, пили сначала английский виски, а затем коньяк. Хорошо, что кто-то увидал из солдат и, разбудив, сказал, что отступаем. Я проснулся, а идти не знаю куда. Только части отошли от ст.[анции] – подходит эшелон с патронами, а потом задним ходом пошел обратно.
     На походе ко мне пристала батарейная собака «Ветьман», который от меня не отставал до г. Хайчена. У самого ж.[елезно]д.[орожного] моста батарея перешла линию ж.[елезной] д.[ороги] и спустилась с насыпи на лужок, лошадей не отпрягали, а лишь отпустили оседланными подпруги и покрыли головы мокрыми мешками. Жара была 52º, люди лежали ничком на земле и вдыхали сырой земляной воздух. Офицеры накрывались походными сетками. Кругом была тишина. Вот пронеслось по биваку: «Куропаткин идет!». Да, действительно, главнокомандующий армиями генерал от инфантерии Куропаткин ехал со штабной свитой верхами через ж.[елезно]д.[орожный] мост. Лишь отъехал от моста 100 шагов, в нему верхом навстречу подъезжает наш командир корпуса генерал Штакельберг – отдал рапорт, Куропаткин спросил: «Почему отступили?». Штикельберг достает из бокового кармана телеграмму, подает ее Куропаткину и говорит: «На основании вот этой вашей телеграммы, Ваше Высокопревосходительство». - «Какой телеграммы? Я никакой телеграммы не посылал». Что же дальше они говорили - не было слышно, они уезжали дальше.
    От Хайчена батарея пошла в Сайки, кружились вокруг да около, на один и тот же бивак в день возвращались по два раза, с пользованием продукцией стало затруднительно, а с водой еще хуже, речек нет, а в китайских колодцах можно задет[ь] лишь солдатским котелком, да и то нужно хорошо проверить, нет ли какого трупа, дохлой кошки или собаки. Так нас всюду приветствовали за наше хамское отношение к жителям Китая. Блуждая в сопках, подвигаясь к Ляояну, держа связь с Восточным отрядом генерала Келлера, дабы где не прорвался японец. В этом марше я написал письмо в Казань к б.[ывшему] хозяину К.А. Юшкову, изложив подробности хода боя у ст.[анции] Ташичао. С этим письмом покойный хозяин (умер 15/V-1905 г.) в Дворянском Собрании Казани произнес речь по поводу войны, потрясая в воздухе моим письмом, говорил: «Вот мой служащий пишет. Я ему больше верю, чем всяким газетам».
     В начале августа я сильно заболел, меня отправили в госпиталь. Не долго пришлось полежать, нас эвакуировали дальше. В Харбине уже было слышно, что около г. Ляояна начался бой 15-16 и 17 августа. Наш эшелон с больными направлен в З.[ападную] Сибирь. Пришли в Иркутск в конце августа. Поезд встал на запасной путь. Я отодвинул дверь товарного вагона и гляжу на происходившее на путях ж.[елезной] д.[ороги] Идут два военных врача, один высокий с 2-мя просветами и 3 звездочками, а другой с одним просветом без звездочек, в котором я узнал Владимира Леонидовича Борман, б.[ывший] студент Казанского Университета, жившим одновременно с меблированных комнатах К.А. Юшкова в 1893 г. и частенько совместно выпивали. Я Бормана окликнул: «Здравствуйте, Влад.[имир] Леонидович!». Он остановился, глядит на меня и спрашивает: «Ты как меня знаешь?» - «Жили в одних №№-ах в доме К.А. Юшкова – Казань». А он: «Да это ты, Митюшка?». –«Да, я» - «Ты как это?» - «А вот еду с фронта больным» - «Ну ладно, я тебя возьму к себе». Он заведовал лазаретом в г. Иркутске, Дамского благотворительного общества. При распределении больных, меня только одного он взял в свой лазарет.