В 1912 г. он призывался на военную службу. Идти не хочется. Пойти на службу, значит ликвидировать дело. Что он делает: своих денег нет. Он уговорил свою меньшую сестру вдову Александру, отчаянную курву, жившую по летам на курортах, выбирая поздоровше и армянина. Эта дура согласилась заложить дом за 5000 руб. Борисову под 15% годовых, известному в Ростове н[а]/д[ону] старому холостяку, скряге, ростовщику - идиоту, жившему по Садовой улице, торговавшему зеркалами и стеклом. Вася с %% не считался, а лишь бы скорее попали остатки от суммы в руки деньги. Он эти остатки 4250 р. в момент рассовал с помощью еврея Лейзерова, врачам, сильным в приемной комиссии воинского присутствия. От службы освободился ратником II разряда осенью 1912 г.
     К 1-му сентября нам повестка из банка, проплатить по векселям Донецкому стекольному заводу11000 р. Как, когда, что – нигде не видно, счетов нет на эту сумму, товару не получали, а векселя выданы. Вася меня посылает в Константиновкуна завод, переговорить с доверенным завода г[осподин]-ом Гомон, урегулировать этот платеж, переписать их на мелкие купюры и переучесть. Я отказывался от этой поездки потому что это было до меня. Но он настоял, чтобы я поехал, я говорю: «В.[асилий] А.[лексеевич], хотя я поеду, но пользы принесу мало. Меня Гомон знает только по работе в Казани у Остерман и лично видеть не приходилось». А был знаком с представителем завода – евреем Берман, малый был хороший. Приехал на завод, отыскал Бермана, пошли с ним к Гомон, этот человек – бельгийский тоже еврей, тонкий коммерсант. Принял любезно, обо всем расспросил, очень сожалел о пошатнувшемся деле, сколько лет гремевшем от г. Харькова и по всему Кавказу и побережью Черного моря, было в руках Алексея Тимофеевича Щеголева, отца Васи. Г[осподи]-н Гомон мне говорит: «Мы благодаря А.Т. Щеголева построили в России завод, он у нас 17 лет выписывал из Бельгии стекло. Первые года по пуске завода стекло, не доведенное до наилучшаго качества, снимали загар – полированием. Район Щеголева был от Харькова, Кавказ и Черноморье, присылаемые нам заказы мы направляли для исполнения Щеголеву. Векселей не знали, открытый счет, все шло аккуратно. Мы посылали каждый год всю готовую к продаже продукцию, а он переводил деньги, а что делает теперь В.[асилий] А.[лексеевич] мы удивляемся». Так после такой беседы Гомон сказал: «Поезжайте домой и скажите В.[асилию] А.[лексеевичу], чтобы он приехал сам, а мы дадим телеграмму Абызову». Абызов – казанский татарин, раньше имел свой маленький кустарный заводик, работал аптекарскую посуду и прогорел. Вася поехал, переписали векселя по 200 руб. каждый 55 штук, и сроки через пять дней каждый. Переучет стоил не дешево, он этому не понимая сам чему, а радовался. Не прошло и недели после первой склоки – еще 11000 на 22 сентября. Но тут он и голову опустил, не знал за что и взяться. Крутился-метался, а взять негде. Теперь с домом сестры долгу 24000 р., а есть еще мелкие долги. Из завода дали распоряжение Абызову сделать опись имущества. Абызов нашел выход, посоветовал Васи до товара не касаться, а заложить дом. Нашли залогодержателя, некоего крупного мануфактуриста армянина Хахладжева, принял дом за 33000 р. С заводом рассчитались. Борисову уплатили, самому остались от жилетки рукава. Теперь за квартиру нужно платить. Товару стали посылать только наложенным платежом. К торговой фирме, ранее гремевшей, стали относиться с недоверием. А тут еще открылась новая стекольная торговля «Т[оварищест]-во оконное стекло». Люди с большими средствами и приказчик Д.[Билакаев] от Щеголева перешел к т[оварищест]-ву. Мы остались трое: сам, я и счетовод Ларионов.
     Потом приходят от Калашникова, торгующего фарфоровой посудой позади нас, через которого выписывали стеклянный кирпич «монье» с Радомского завода, на 280 р. был выдан вексель, пришел срок, нужно выкупать. Денег нима, опять меня посылает, поговорить с доверенным об отсрочке, я сходил, доверенный и слышать не хочет, наговорил по адресу Васи много колкостей и нелестных эпитетов. Пришлось все это, краснея невинно, выслушать. Вернулся, ни с чем, и говорю Васе: «Вот, В.[асилий] А.[лексеевич], Вы меня в начале не послушали, обиделись, а глядишь бы дело могли сохранить. Надо бы поменьше принимать Павловых и Лейзеров, а побольше вникать в дело, поменьше пришлось бы краснеть». Он в это время покраснел до ушей и только сказал со злой иронией: «Знаю я без вас».
     В 1912 г, в осень, я поехал в Никополь-Мариупольский броневой завод.Взял работу, остекление боковых фонарей и фронтонов, проработал там 6 недель, весь Филипповский пост. Накануне Рождества вернулся и слег в постель – простыл. Лечился дома, натиранием спирта 95º, все святки, вытер 3 бутылки. В Крещение сходил к Васе, пообедали с выпивкой, вернулся и снова лег. Еще 3 суток лежал, потом вышел на работу. Великим постом 1913 г. снова поехал на броневой завод, крыть фонари прессованным с цинковой сеткой стеклом Севернаго завода, поклал его 17 вагонов. За всю эту работу получилось до 5000 рублей.
     Живя в Мариуполе в гостинице, содержатель был немец. Я столовался тут же. Однажды, день был среда – базарный, вечером, написал письмо. Пошел пустить его в ящик около аптеки, перехожу улицу, на углу фонарь. Светом фонаря вправо к площади саженях в 3-х, озарило, что-то лежит, как бы карманная книжка, разложившись вверх корочками. Я подошел, взял и кладу в карман. По тротуару идут навстречу двое мужчин и видели, что я что-то поднял и положил в карман. Один из них говорит: «Пополам», я: «Пополам», он: «Ну и ребро пополам», засмеялись и пошли дальше. Я пустил в ящик письмо, зашел в цирк. Были итальянцы, захватил полет в огненное море. По окнчании цирка пришел в свой №-р, достал находку, начинаю разглядывать – бумажник, раскрыл, в первых сумочках ничего нет. Отстегнул секретку, извлекаю завернутые в серую тонкую оберточную бумажку 4 золотых по 5 р. = 20 р., дальше еще что-то мягкое вздутое в бумажнике есть, ходу не найду, ибо этот в первый раз в руках бумажник. Нашел – ход с конца. Достаю пачку кредитных билетов. Считаю – 203 р. Всего 223 р. […]
     Перед Пасхой я закончил работу, сдал и поехал в Ростов к семье. До июля кое как мы с Васей проскрипели, а дальше вижу, что мне тут больше делать нечего. Я говорю Васе, что «я больше не выйду, мне уже становится стыдно за Вас». На другой день он с мальчиком прислал деньги и записку, просит вернуть доверенность.
     Теперь скажу относительно тех векселей 11 и 11 тысяч. Бывшией его доверенный армяшка, выписал стекла в первый раз в отсутствии Васи, он был в Москве на бегах, где у него стояла лошадь, 11 вагонов в адрес Армавир на имя какого-то тоже армяшки. Выписал согласно счетов завода векселя на 11000 р. на одно число. Вторую выписку стекла тоже 11 вагонов, в тот же адрес и тоже 11.000 р. векселя на одно число. Подписал векселя фамилией Щеголев, пером рондо, каким писал всегда Вася, нельзя никак узнать, что подделка. А потом сей малец от Васи ушел и вели дело в Армавире к-[омпани]ей.
     Заключение об В.А. Щеголеве. Во время начала 1917 года я служил в интендантской роте 75 [пар.] дивизии. Переходя с р. Ясельды на Огинский канал в местечке Логишин, сошлись на одной ночевке с 51 саперным полком. Адъютант полка, поручик Постников, при разговоре кто откуда, я его спросил откуда он, он ответил – ростовский. Тогда я: «Ваш дом знаю, Садовая улица, где площадка скетинг-ринга», он: «Да». Я еще спросил: «Вы, наверное, знали В.А. Щеголева» - «Этого пьяницу? Как же, знаю, его из дома выгнали, он женился на прачке, взят как ополченец на войну и из Одессы запасного батальона бежал, его арестовали и посадили на 6 м[есяц]-ев в тюрьму. А после отца ему осталось товару на 375000 р. чистого как золото, 3 лошади, сбруя, экипажи, домашняя обстановка шикарная, 2-х этажный кирпичный дом. Отец Калужский мужик – стекольщик, пришел в Ростов н[а]/д[ону] с 20 коп. денег. Нажил 5 домов, 4-м дочерям по дому, сыну пятый. А он вышел шарлатан, учился скверно, выгнали из 4-го класса реального училища». Вот его результат.