Вернемся к отъезду из Орского полкового Штаба, в свою новую часть. Прибыл в инженерную роту, расположенную в болотах, между двух песчаных курганов, поросших вереском. На одном из курганов были кладбища, принадлежащие какой-то деревне, которую я не видел. Помещение офицеров и их столовая устроены в откосе кладбищенского кургана с накатником в 9 рядов бревен на 30-35 с/м толщиной, пересыпанного песком. Рота имела также внизу бараки, а лошади – конюшни.
      Явился командиру, прапорщику Николаю Ивановичу Савостьянову, человек очень славный во всех отношениях его натуры. Кроме его были еще взводные, тоже прапорщики: Вячеслав Федорович Шаширин, рязанский помещик; Евгений Федорович Колыгин, вологодский, кооперативный торговец, и Шатилов, имя его я и не старался узнать, а про него товарищи говорили, что он был адвокат, по бракоразводным делам (грязным делам). Этот человек был не откровенный, говорил как в пустую бочку стучал. Я его не полюбил с первого взгляда. Он себя считал боярского рода Москвы – Шатиловых, а я что - грешный мужик, топорной работы и по профессии с новобранства числился – плотник, это перо дала мне военная служба, которой я до гроба благодарен.
     Пробыл я с офицерами дня три, немного огляделся, надо браться за свои дела. Еду в канцелярию, расположенную в 7 верстах, так, в захудалой деревушке, ехать можно только верхом. Дали мне оседланную лошадь и провожатого. Дорога еле не сломить лошади ноги, а себе голову. Болота, канавы, всюду навален фашинник, лошадь ногами в нем путается, держаться в седле нужно крепко, а я никогда в седле не ездил, ноги из стремян вылетают. Это было одно наказание. Ну, Слава Богу, доехали. Канцелярия размещена в халупе не лучше свинарника, темная, холодная. Писарей 3 человека. Руководил рядовой латыш Тамберг, двое других – литовцы. Хозяйственнаго дела никто не знает. Руководящих книг законов нет. Пишут, что Бог на душу положит. Приказ отдается не всегда и обо всем, а когда вздумается. Продукцию, получаемую от интендантства натурой, почему-то превращали в деньги. Я спросил их: «Кто вам так приказал отчитываться?», а Тамьерг, с видом знатока своего дела, с краской на лице и с иронией на губах: «А как же?». Я ему пояснил, как это делается, а в особенности в военное время, а он говорит: «А мы все так составили, ну и напутали» - «Придется все пересоставлять» - «А где отчетных листов возьмем?» - «А интендантство для чего?».
     За ноябрь и декабрь составлял я по остатку от октября. В январе мы перешли в местечко Лотшин. Расположились более удобно, заняли большой дом еврейской школы. Нужно составлять отчетные листы: провиантское, приварочное, фуражное и денежное н[ижних]/чинов роты, а офицерскую ведомость с расписками отправляем. Когда я взял сумму остатка по отчетным местам, у нас должна быть там сумма 15600 р. в денежном ящике, а у нас не было и гроша. Мы на нужды роты расходовали свои карманные средства. Я призываю в канцелярию к[оманди]-ра роты Н.[иколая] И.[вановича], спрашиваю его: «Как вы составляли отчеты? У Вас очень большая ошибка, денег числится по отчетам 15600 р., а в ящике ни копейки». Он сразу испугался, покраснел и говорит: «Д.[митрий] А.[нтонович], я тут ни бельмеса не понимаю. Делайте как хотите». – «А если эту вещь разберет Ревкомиссия, Вам сделают начет, и придется платить, да и мне с Вами. Хорошо у Вас дом в Москве (Арбатская площадь, задним фасадом упирается в Цветной бульвар), а ведь я вот весь тут, а буду где работать, арестуют жалованье». – «Ну, делайте как хотите». Я, не откладывая в длинный ящик дело, седлаю лошадь и еду за 35 верст в Управление Коринта, выпросил черновых бланков отчетных листов по 19 шт.[ук] по 4 довольствиям, всего 76 листов, привез и засел работать не покладая рук. Начал с первого дня прихода роты на фронт. Подобрал все приходные требования и приказы, продукцию приходуя натурой и также списывая по отчету, показывая остатки к зачету, а недостачу покупкой, по установленной приказами фронта ценам. Дошел до октябрьского отчетного месяца, тут сразу наткнулся на Гордиев узел. Согласно приказа Севернаго фронта, инженерные части, командированные на другой фронт или участок, от своих штаб-квартир, получают суточные деньги по 50 к. в день на человека. Рота командировала взвод в 60 чел. и 9 лошадей. Они отправились со своей кухней, довольствуясь от роты, а писарь отдал приказ с исключением их и лошадей в довольствия, а нужно было показать – только в командировке. По возвращении из командировки приказа совсем не отдали. Так люди и лошади висели в воздухе. Найдя это упущение, пришлось отдать приказ в исправление перваго и вновь – о возвращении. На январь 1917 г. рота была полностью в сборе. Когда я закончил январский отчет, уже в феврале, Николай уже отрекся от престола, у меня получилось вместо остатка сумм в 15600 руб. – передержка в 17000 р. Составил требование, поехал в Интендантство и Казначейство, получил. Тут мой к[оманди]-р Н.[иколай] И.[ванович] отошел и благодарил меня за труды.
     Дожили до Пасхи. К нему приехала гражданская жена, привезла из Москвы все пасхальное и спиртного, первый день вечером выпили изрядно. Здесь у меня с Шатиловым вышел крупный разговор по поводу денежной отчетности. Шатилов ведал 4-местовым отделением полевого телеграфа, более находился вне роты, ему выдавался подотчетный аванс, допускающийся как офицеру – 200 р., по израсходовании которого должен предъявить отчет с приложением оправдательных документов, а потом выписывается новый аванс. А Шатилов, не предоставив отчета, хотел получить еще, что я не дал. Хотел меня одурачить, а сам остался в дураках. Весной, не скажу точно, к нам командиром роты назначили подполковника Павла Павловича Мордвинова. Предобрая и простая душа. Весельчак, любил выпить и всегда пел «ночка темная, да я боюся, проводи меня, Маруся» или «А воробушки все улетели, надоело г_ _но им клевать, на заборе вороны ругались, а погода-то е_ _ _ твою мать». П.[авел] П.[авлович] без моего совета ничего не делал, за исключением саперных работ. Затем, в мае, к нам прислали в роту класснаго медицинскаго фельдшера Николая Матвеевича Гусева, тоже москвич. Прекрасный малый. Я с ним помещался в одной комнате, на двоих мы взяли одного солдата, его хороший друг и кажется родственник, из Воскресенского посада, от Москвы 55 в. по Виндово-Рыбинской ж.[елезной] д.[ороге], где монастырь патриарха Никона – Александра Карелина. Последний нам только приносил кипятку и обед, а больше ничего его не обязывали делать. В одно прекрасное время, сидим с Гусевым двое, он мне говорит: «Знаешь что, Д.[митрий] А.[нтонович]?». Я: «Чего?» - «Можно спиртишку достать» - «Как? Где?» - «Поехать в г. Орел и с завода получить, для медицинских надобностей». Я не мешкая, иду к командиру и говорю: «П-а-в-л-и-к! знаешь новость?». – «Какую?» - «Можно, оказывается, спирту достать» - «Как? Где?» - «Да вот Н.[иколай] М.[атвеевич] говорит таким путем» - «Давай, пиши». Я вернулся, сел, написал требование на 2 ведра, удостоверение Гусеву и тут же отправили его на ст.[анцию] Лунинец (Минской губ.). Через неделю возвращается Гусев, везет спирт в бидоне, как делают для возки молока. Узнали офицеры стоящего на отдыхе полка, собрались, напились, а прапорщик Шатилов так нализался, не помня себя, ушел за деревню в лес, там свалился, с него солдаты стащили сапоги, с руки золотые часы, мундир и 200 р. казенных денег. После явился в роту как пролетарий. Потом еще ездил Гусев и тоже 2 ведра привозил, а я так и не попробовал с ним. Изредка выпивали с младшим фельдфебелем денатурату очищанного коллодием.
     В августе, примерно числа 12-го поехал в Москву за покупками. Дал в Н.[ижний] Новгород телеграмму Мастридии, чтобы она выехала в Москву. Я ее встретил на Курском вокзале, пошли на Рудную, в №№ра, ночь ночевали, пошли к отцу Н.М. Гусева, живущаго по Садовой улице, ниже Сухаревой башни, № 31, в камере Мирового судьи. У него ночевали ночь. А потом поехали в Воскресенский посад, к жене Н.[иколая] М.[атвеевича], живущей в здании монастыря. Пришли к ней в 10 ч.[асов] вечера, разыскали квартиру. Она имела 3 детей, старший Миша лет 12, послан матерью на монастырскую кухню за ужином. Принес ботвинью с холодной осетриной, рисовая каша с медом и клюквенный кисель. Здесь мы ночевали. Утром воскресенье. Пошли в храм очень хороший, в себя вмещал 24 алтаря. Посередине храма стоит копия гробницы Иисуса Христа. Вход ко гробницы, как и в пещере, где лежало пресвятое и пречистое тело Христово, очень низкое, входили на четвереньках, там гроб. У изголовья стоит подсвешник с зажженными на нем свечами. В одном левом углу, прислонившись к стене, стоит монах, безмолвствуя. Я вошел, приложился ко гробу Господню, и вышел так же, как и вошел, не оборачиваясь, а задним ходом. После литургии Епископ, священники, диаконы и рядовые монахи становятся шпалерами от главного амвона до гробницы и начинают петь Воскресную Утреннюю «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангелы поют на небеси и нас на земли сподоби, чистым сердцем, Тебе славити». Затем порядковые ирмосы, тропарь и заканчивается служба.
     Пришли из храма, жена Гусева приготовила монастырский обед: жирные мясные щи, холодная осетрина по ½ фунту кусок, рисовая каша с маслом и компот. Я подумал, но не сказал. Не так у каждого монаха в деревне (по монастырски зовут «скудельнич». Как в Палестине купленное за деньги 30 сребреников, за которые был продан Христос) имелась баба – жена и по 2-3-4- дитя, а игумен, приехавший из какого-то монастыря – Сибири, привез с собой жену. Вот какая наша братия. А ведь нам всегда и своих амвонов говорили, что постом и молитвой спасем душу свою. А сами забыли про душу свою-то, а твердо помнили – карман и брюхо – мамон. Это будет вернее «в борьбе ты обретешь право свое».