Ходил я с ним купаться в правофланговую баню, он любил холодную воду и я, как только он идет, то кричит: «Ч…..в!». Идешь, он садился в чан с холодной водой, а я вставал под сетку душа, пускаю воду, руки ладонями кладу на темя головы и стою до тех пор, когда во всем теле почувствую огонь. Тогда начинаю одеваться. В праздник Преображения из Варшавы приехал мой двоюродный брат Федор Васильевич Чалов и товарищ – Рученька, я их встречал, оставил на террасе своего брата, иду к адъютанту, он еще был в кровати, но не спал. Я спросил вестового Исаева, спит ли капитан, а он услыхал: «Это кто?». Я говорю: «Ч…..в». «Ты что, Ч…..в. Иди сюда». Я вхожу к нему. «Ты что?» Я: «Ваше В[ыслклблагоро]-дие, разрешите мне сегодня день свободы» - «Что такое?» - «Приехал брат и товарищ из Варшавы, провести с ними время». Он: «Пожалуйста». Я беру у него обеденные судки и иду в Офицерское собрание 7 арт.[иллерийской] бригады, беру три обеда, 1 б.[утылку] водки и 6 б.[утылок] пива и расположились на террасе кушать и выпивать. Провели время часов до 5-ти дня, я их пошел провожать на ст.[анцию] 9-й разъезд через 10 арт.[иллерийскую] бригаду, имеющую 8 батарей, и заходили в буфет каждой батареи, пили пиво, потом 21 и 22 конные батареи и 6 батарей, вылазочной бригады и везде пили пиво. Когда дошли до ст.[анции] разъезда, то были все в дым пьяны. Подошел поезд, они не могут поднять ноги на ступеньку, я их кое-как подсадил, поезд отошел, а я по линии пошел к себе. Дойдя до заднего караула 10 арт.[иллерийской] бригады, меня арестовали, взяли в палатку караульного помещения, я говорю н[ачальни]-ку караула: «Что же Вы будете меня держать?». – «Зачем идешь по линии?» - «Я иду в свой лагерь» - «Ты какой части?» - «Смотри на погоны – управ.[ление] арт.[тиллерии] 4 арм.[ейского] корпуса». – «А, ну тогда ступай, да на линию не выходи». Я от них свернул лесной тропинкой к себе в лагерь.
     Прошел мой арестный срок. Адъютант, уходя с занятия, вышел на аллею и крикнул: «Ч…..в!». Я вышел, идем с ним рядом, он: «Ну вот, Ч…..в, когда твой срок наказания кончается?». Я: «Сегодня в 4 ч.[аса] дня». – «Так вот, Ч…..в, давай доживать дни твои службы в мире, ты вернешься из лагеря, будешь увольняться в запас, а я поеду в Крым в отпуск, там моя жена лечится, чтобы нам, разъехавшись, оставить друг о друге самые хорошие воспоминания. Я твоей работой, честностью и аккуратностью очень доволен, и мало у меня было таких писарей, даже н-[ачальник]к артиллерии тобой доволен». Пройдя еще немного, поговорив кое о чем, он простился и пошел к себе и остальные дни лагерей был более чем любезен.
     20 июля 1901 г. вернулись в Варшаву. Адъютант стал собираться в отпуск. Приказал мне взять людей и его мебель из квартиры перенести в Управление, разместили кое куда, и квартиру очистить и сдать дворнику. Потом позвал меня, спросил, в чем повезу домой свои вещи, я сказал, что у меня хорошенький сундучок, отцовской работы, выкрашен орудийной краской. «О-о-о, это громоздко – неудобно, пойди оденься чистенько-аккуратненько, и пойдем в город». Надел новые форменные штаны, новые опойковые сапоги, чистую гимнастерку, новую летнюю фуражку, пошли в магазин экономического Общества офицеров Варшавского гарнизона, он себе выбрал чемодан брезентовый, коричневого цвета, уплатив 7 р. 90 к. и спросил: «Есть еще такой?», ответили – нет. «А скоро можно сделать?» - «Через неделю». Он платит 7 р. 90 к., получает квитанцию и дает мне: «На, Ч…..в, к твоему отъезду они сделают и ты придешь – получишь». На другой день он снова призывает меня и говорит: «Ты, Ч…..в, мне пиши каждый день о своей работе, какая будет почта, и какое ты сделаешь исполнение. Чиновник тебе будет давать бумаги, конверт и марку, а вот мой адрес» - и, вынимая, золотой 5 р. дает – «А это тебе на дорогу», и, поцеловав меня, пожелав друг-другу благополучия, простились. Он уехал, я остался хозяин своего положения. Исполнял все так точно, как просил адъютант Георгий Константинович – капитан Ерошевич. Бумаги подписывал шт.[абс] кап.[итан] Николай Алексеевич Гутков. В суть всего делопроизводства я усиленно посвящал преемника – Тойминцева. Перед отъездом за неделю сходил сняться в фотографию 1 дюж.[ину] в военной форме. Отъезд назначен был 15 августа, а 14-го мы получили все от казны довольствие, проходныя свидетельства, я успел сходить во вновь открываемый Политехнический институт, подал прошение о приеме на службу, приложив рекомендательное свидетельство, выданное Управлением корпуса. К вечеру сходили трое освобождавшихся в город, кое-что купить на дорогу, и зашли в знакомый нам трактир, выпили для храбрости русского воина, придя в Правление, я [повыл] над оставшимися, в особенности Александром Истратовым, Тайминцевым и Степка, и затем посмеялись. А как было у самого на душе тяжело, этого передать не могу. Не смотря на то, что еду домой к родным, жены еще не было, она была как бы в зачатии, ее я оставлял в интересном положении на время не более как на два месяца до ея разрешения, а кроме того, я близко сроднился с людьми Управления, я их считал как братьев одной семьи. Своего брата солдата я не обижал, на них не жалобился н-[ачальст]ву и где видел по делу - он провинился, я его вину брал на себя, что это я виноват – не досмотрел. Уверен был в том, что меня за такой пустяк не накажут, тогда как другого могли наказать. Меня любило и начальство.
     15 августа в 12 ч.[асов] дня взяли пароконного извозчика на резиновом ходу, сели двое, я и Крашенинников, и на втором Рыбаков и брат Ф.В. Чалов – провожать, и поехали на Тереспольский вокзал. Брату сделал наказ, в случае приема в Политехнике, дать телеграмму, форму которой ему тут дал. Взяли билеты, сели в поезд, простились с братом и поклонились Варшаве. В 2 ч[аса] поезд отошел.
     [вставка]
     Расскажу несколько о моем товарище П.К. Крашенинникове. Этот человек имел ужасную скупость и любитель денег. Если у него нет мелких денег, то он будет сидеть без табаку или не купит к чаю булки, жалеет разменять рубль, а если у кого увидит серебряный рубль мало потертый, то просит обменять ему. Я, зная его жадность, всегда сам ему предлагал такие рубли. Так он скапливал деньги. Он как штатный раньше меня, спал в отдельной комнате вместе с другими 5 человек. Из них было срока службы 1896 г. и по прибытии с маневров 1896 г. увольнялся в запас. Сундучок Пети запирался, видимо, плохо, или не был заперт, и все его накопления у него свиснули. Что с человеком было, он едва с ума не сошел. Несколько дней почти не кушал и все ходил охал. К делу почти не был способен. Не мог зашить прореху, постирать себе белье или хоть носовые платки. Всегда у него грязные. Я ему предложил: «Петя! Сколько бы ты согласился мне платить, если я тебе буду стирать белье?». И он: «Ну сколько, 5 коп. за штуку». – «Идет. Я тебе буду подавать скатанное, гладить нечем, а то бы и выгладил». В вечер от 4-х часов до 9-10 я выстирывал по 65 штук с подсинькою. В последний год 1901-й он был старшим в команде, а я старшим на строевой части. 2 февраля к нему должен придти из Варшавской крепости фотограф, ему родственник, значит нужно угостить. Я ему предложил угостить совместно, и я позвал своего брата Ф.В. Чалова и писаря штаба 13 кавалерийской дивизии, с которым познакомился в Уяздовском госпитале во время болезни. Он дает денег на покупку водки, пива и закуски и я добавляю своих и посылаю кашевара Широкова купить по выписке. Петя простое вино не пил а пил вино разлива известного Варшавского винодела - Сецкого [«Пржепалянку»]. Я Широкову приказал купить за мой счет 1/100 спирту 95º. Когда принесли купленное, я открыл бутылку [«Пржепалянки»], отлил ее по количеству на емкость 1/100 и влил туда спирт. Цвет и запах [«Пржепалянки»], а крепость увеличилась вдвое, да и пить вкус мягкий – слатимый. Когда стали пить, он не понял, а ему никто не сказал. Выпили рюмки по две, он забороздил, мне стало смешно, но виду не подаю, но он скоро спьянился. Наутро его Широков спрашивает: «Г[осподи]-н старший! Вы чего пили, что так скоро стали пьяны?». «Чего я пил [«Пржепалянку»]». Широков засмеялся и говорит: «Г[осподи]-н Ч…..в вам влил в нее спирту целую сотку». Мой Петя осерчал, стал ругать меня и говорит: «Я с тобой больше никогда не буду пить». Я ему сказал: «Петя, ты не узнаешь, когда я тебя подведу». В этом же году в Пасху, снова собрались к нам гости: ко мне пришел брат Чалов, Литовского гвардейского полка сапожник, из штаба 13 кавал.[ерийской] дивизии два писаря. К Пете тот же фотограф, и к Истратову – гвардейский артил.[лерийской] бригады фейерверкер. Водки, пива и закуски было полно. Пили в нашей, штатных писарей, комнате, расположенной рядом с квартирой чиновника. Пили – песни пели - чиновник не препятствовал. В комнате навоняли пролитым вином и пивом, осталось не допитое вино и 1 ½ пива, все разошлись. Я пошел провожать своих гостей и те оба своих. Я вернулся в 2 часа ночи, Истратов в 5 утра, а Петя в 7 ч.[асов] утра. В наше отсутствие два кашевара – Широков и Тимохин, пошли в подвал за углем и когда спустились на двор, Тимохин угольным мешком ударил Широкова, последний обложил его матом, звук голоса услыхал чиновник, пришел в команду, спрашивает: «Кто это ругается?». Ему сказали, что Тимохин с Широковым. Чиновник спросил: «Где Крашенинников?» - «Нет». – «Где Ч…..в?» - «Нет». – «А где Истратов?» - «Нет». На утро приходит капитан Ерошевич, чиновник бежит к капитану с докладом, что мы не ночевали дома и были пьяны, а Широков и Тимохин подрались. Капитан Ерошевич сказал: «Генерал приказал, чтобы без доклада ему не наказывать писарей». Взяв портфель с бумагами к докладу, пошел к генералу. Придя к генералу, последний спрашивает: «Почему писаря не приходили к нему Христосоваться, поздравить, а я им приготовил угощение – ожидал». Капитан доложил, что при генерал-лейтенанте Сидорове такого порядка заведено не было, а генерал говорит, что у него в Парковой бригаде в г. Калуге писаря ходили на Рождество, Новый год и в Пасху. Капитал доложил жалобу чиновника Осипова. Генерал ответил ему так: «Меньше обращайте внимания на Осипова, он бездеятельный человек. А писаря ничем не хуже нас, такие же люди, и когда-нибудь да нужно и ему душу отвести по своему усмотрению, а тем более в такой великий праздник – праздник для всех, больших и маленьких. Но в участок или комендантское никто не забран?» - «Никак нет». «Оставить». Капитан покраснел, а чиновник остался с носом, после этого мы на чиновника не обращали внимания. Но капитан, как службист, буквоед (вокварм), наказал нас своей властью. На всю неделю Пасхи запретил выход в город. Вечером прислали за нами штабные 13 кавал.[лерийской] див.[изии], а мы лишены выхода в город. Поблагодарили за честь, а сами послали за водкой и напились с досады еще хлеще, но дома.