16 января 1936 года я вернулся в свое отделение, а 21-го Сергей Иванович Парц поставил меня сторожем при своей больнице. Тут было хорошо. 10 р. платили. Пищи было досыта. Сам не поедал, ребятам носил. Собирал пустую посуду из под вин и водки, сдавал в казенку, приносили спирту. 1-го сентября больницу расформировали. Оставили лишь приемный покой. Меня перевели сторожем мастерских малолеток, а потом к ним в барак дневальным. Освобожден был 21 ноября, а за документами вызвали 4 декабря. Приехал на 18 разъезд, пересел на другую машину и в Долинское на суд, в качестве свидетеля по делу Мостовца, Якушева и Полкунова. Их судили за недостачу лесоматериала на 65000 руб., дали первым двум по 10, третьему 5 и всем 5 поражений. А оставалось: Мостовцу 1 г., Полкунову 12 января 1937 г., а Якушев освободился со мной в один день 21/XI и новое дело. Начинай сначала. Так всегда бывает с теми, кто много знает. Жаль, улизнул Нестреляев.
     Вечером получил документы, ночью прибыл в свой лагерь, а 5 утром получил расчет, путевое довольствие, паспорт и билет по ж.[елезной] д.[ороге] до ст. Тюрлема и в 11-20 дня поезд нас помчал к Петропавловску, куда прибыли в 9 ч.[асов] утра. Здесь в буфете выпил 200 грамм водки, пообедал, а 2 часа на пришедший поезд с Д.[альнего] В.[остока] Сели и поехали на Свердловск. Ехала со мной тоже лагерница [сербиянка] Нина Семеновна Семенова, милая молодая дамочка, она мне всю дорогу помогала, на ст.[анции] Тюрлема снесла вещи, за все ея услуги я ей дал на дальнейший путь – литровый смалированный кувшинчик для кипятка. Затем ехали с Д.[альнего] В.[остока] красноармейцы. Как они плохо были одеты, во всем старом и худом. Один паренек, Тамбовской области, не отходил от меня, все просил рассказывать как мы жили раньше. Я, говорит, люблю слушать, мне отец так же рассказывал. На службу в Красной армии жаловался, мало спокою и на плохую пищу. Верно ли это, я сам не могу сказать.
     В Тюрлеме слез, купил литр водки и ½ кило пряников. Нашел попутных возчиков за 6 руб., довезли до барака № 11. Взошел в квартиру № 1, одна Нина. Мать на заводе, отец лежал в больнице. Хотелось выпить с кем-то, поделиться радостью и никого не оказалось. Пришла Катя, сели ужинать, я выпил две рюмки и лег спать. На утро пошли к Михаилу и он выписался. Потянулась обычная скучная жизнь. Пошел в районную библиотеку, стал брать книги читать. Прочитал серию «Жизнь замечательных людей». Начал с Дарвина и кончил «Капитал» Карла Маркса. Всего 86 книг. В последней я ничего не понял.
Потом поехал в Казань и случайно нашел 27 тетрадок, все купил, годные – школьнице отдал, а клетчатку себе, и стал писать свою жизнь с 1878 года по 7/XI-1917 года. Много велось переписки и розыска жены Харитины, а затем и пенсии с Казлагом и Москвою, и, наконец, пришлось в июле 26-го ехать самому в Москву в Прокуратуру СССР и только наладилось дело.
     Второе дело: нужно было во что бы то ни стало разыскать жену и взять от нея увезенные ею мои вещи по себестоимости на 3102 рубля.
     Первым делом написал в Кустанайское справочное бюро, сообщил адрес. Писал заказное письмо на ея сына, ответа нет. Написал н[ачальни]-ку Гормилиции. Ответили: не проживает. Приложив новое заявление на Облпрокурора, указав 68 ст. процессуального кодекса. Через месяц время отвечает, что Харитина вышла замуж, вещи часть продала, износила и часть при ней. Через день получаю от нея письмо, в котором она признается во всем сама и пишет, что у нея есть. Я пишу заказное одно, другое в собственные руки, и оба не получили. Пишу 3-е простое на квартиру сына, Московская № 65. Получили и ответили, просят повторить то, что писал в первых двух письмах. Я почел такой запрос насмешкой, написал строгое - с выговором и угрозой передачей в суд. На это письмо тоже не ответили. Ждал-ждал, и решил ехать сам. 27 марта сижу до 10-ти часов ночи, приходит Катя с работы и говорит: «Ты чего не спишь?». Я говорю: «Я решил ехать, иначе я все потеряю. Ты мне приготовь пару белья и полотенце, больше я ничего не возьму».
     Утром 28/III в пять часов встал, съел кусок хлеба, оделся и пошел в Лопатино, сел на поезд до Казани. Пробыл там 29-е, 30-го в 12 ч.[асов] дня выехал. 31-го был в Свердловске, вечерним выехал на Челябинск и Кустанай, куда прибыл 1-го апреля в 8 часов утра, пошел в город 2 км. от ст.[анции]. По пути пособил идущим мужчине с дамой донести чемодан, предполагая, что дадут хотя бы тряпку, а они оказались настоящими русскими свиньями, даже спасибо не сказали. Нашел дом [дехканина] (крестьянина), взял койку, прописал паспорт. Пошел к Облпрокурору, взял список мой – вещей, пошел на Московскую № 65, к ея сыну Шляховчук. Взошел на двор, стоит мальчик лет 6-ти. Я его спросил: «Где квартира Шляховчук?», а женщина с другого двора, через паргон (каменный забор) говорит: «Боря, проводи дяденьку в квартиру». Боря повел. Я отворил дверь, встал за порогом, спрашиваю женщину, стоявшую у плиты в одной рубашке и юбке: «Здесь живут Шляховчук?». А она, глядя на меня, говорит: «Это вы Ч…..в?» - «Я» - «А мы вас считаем умершим. Мама и панихиду отслужила по вас». Шура ездил на ст.[анцию] Мерзачули (голодная степь Ср.[едне-] Азиатск[ой]. ж.[елезной] д.[ороги]) и хотел ехать в Славянку, где бы спросил у тех людей, которые со мной осуждены. Стал со своей свояченицей и, разговаривая обо мне, случайно проходивший мимо председатель инвалидов «Слава», Никитин Емельян Иванович, услыхал мою фамилию, вступил с ними в разговор, и говорит: «Вы что, Ч……а ищете?» - «Да». – «Не ищите, его нет, он долго болел и помер. Я его сам и нес хоронить». Шура поверил, приехал и говорит маме: «Мама! Дмитрий Антонович помер, мне сказал председатель инвалидов Никитин». Потом эта женщина, Зоя Петровна, угостила меня завтраком. Принесла ¼ литра водки. В 4 часа Шура пришел с работы, с ним пообедал и выпили. Я попросил Зою сходить позвать жену, чтобы она пришла вечером сюда, где я остался ночевать. В 8 вечера пришла. В лице изменилась, в костюмах подносилась. Посадил ее противу себя. Стал расспрашивать от начала, как она скрылась в Славянке с подводой. Как уехала и до сего дня не писала писем на мои письма. Почему вышла замуж, что заставило. Она сказала: «Аптечная подвода заехала на колхозный двор. Письмо твое получила только одно до востребования из Чимкента, а больше не получала. Когда я поехала в Кустанай за багажом, мне сноха прислала со ст.[анции] Кувандык, где они остановились работать на золотодобыче, письмо, в котором пишет, чтобы я к ней не ездила. Я кое как нашла службу няней у немцев. Прожила год, нашелся человек, я пошла к нему (Михаил Терентьевич Мартыненко), у него свой дом по 150-му Украинскому кварталу № 24, есть корова и телочка». Так мы с ней вели беседу до 5 ч.[асов] утра и только часа три спали. Она на кровати со внуком Борисом, а я на противоположной на полу постели. Утром сходили с ней в аптеку и рынок, она ушла домой, а я пошел побриться. К вечеру пошел к ней и ея мужу. Мужчина лет 50-ти, сурьезный и работает экспедитором Сельхозскладе. Муж был на работе. В 4-е часа пришел и говорит: «Я вас видел утром, когда вы шли со ст.[анции]. Я даже подумал на вас, но спросить не решился». Потом пришел Шура, принес водки, сели обедать и выпивать, ночевал у ней. Утром пошел на почту, чтобы дали мне справку о недоставленных трех заказных писем. Об одном отказали, а два я нашел по разностной письмоносца – в одном нет расписки, а в другом – Кочуров. Справку дали. Пришел к жене и написал заявление Облпрокурору о привлечении виновников почтовых работников суду и взыскании 165 руб. моих расходов. Сдано через почту заказным, так осталось без ответа и результата. 5/IV в 4 часа выехал поездом на Д.[альний] В.[осток] Юбилейный прииск. От Челябинска выехал 6/IV в 11 ч.[асов] ночи. Перед отъездом послал Кате доверенность на получение с завода зарплаты и с почты пенсии. В Челябинске на дорогу купил продуктов, а по дороге пользовался буфетной кухней. На ст. [Тыгда], слез, нашел почтовую машину за 25 р. до села Овсянки, где выписал ордер на почтовую подводу до Юбилейнаго за 50 руб., куда прибыл 19 апреля часов около двух. Дома была одна жена и две крошки-внучки, дочки моей Шуры, близнецы Зоя и Людмила. Зоя была полнее, красивее, сурьезная и спокойная. Жена, увидав меня, прослезилась. Все остальные [с воли] на работе. К вечеру собрались все. Пожил несколько дней, пошел на шахты, посмотреть как добывается золото. Доставали из шахт простым бараном. Я сделал модель разборной лебедки и дал Николаю снести инженеру Харычеву на рассмотрение. Он сказал: «Тут нужен технический расчет». Поставил ее сначала на окно, а потом в коридоре на шкаф мариноваться. 1-го июля подал заявление в Продснаб. 3-го приняли на пристань в ларек продавцом. С 1-го августа назначили по совместительству зав. кладовой при кухне с окладом 300 руб. С 1-го сентября меня сняли как за недостачу 713 р. 35 к. Я взял все ведомости и акты, перетаксировал, снял с нужных документов копии, а некоторые приложил подлинные и послал райпрокурору, рассмотреть и привлечь за фальшивое преувеличение цифр в ценах и подсчетах к уголовной ответственности. Началась бумажная волокита с Московскими Центральными учреждениями, областной и районной прокуратурой, прокуратурами СССР и РСФСР, и, наконец, дело мое у ведущего следствие агента РОМ НКВД, совершенно исчезло, о чем мне Прокуратура РСФСР уже из города Соль-Илецка, куда бежала от бомбежки Москвы немцами, сообщило: «ввиду утери дела, восстановить нельзя». Я на все плюнул, махнул рукой и всю ихнюю путанину бросил в печь. Работал на бирже сырья сторожем с 11/XI-37 по 15/III-38 г. С 22/VIII-40 года по 1/XI-41 на мельнице Чувашмельтреста, сняли как инвалида II категории, не могущаго управляться с оружием. Сейчас с 12/VIII-1942 г. работаю охранником при школе ФЗО. Здесь приняли в члены профсоюза без моей просьбы, лишь по предложению председателя собрания, я не возразил, на том выдали профбилет, уплатив членских взносов по 1-е.1. 1943 года. Здоровье мое, за исключением физических недостатков во время трех аварий, Слава Господу Богу, по моему возрасту 67 лет 1 месяц 1 день.
     29.1. 43 уволился.
     Д.А.Ч…..в.
     Составлена 25.10 (7.11) 1942 г.      Комбинат – Козловка.