Пошли к Ожарову. Пришлось идти ночью. Взяли поляка проводником. Меня с ним вперед, показывать дорогу. Местность песчаная. Проводник нас вел от дороги саженях в 20-ти пехом. Но все же мы на дорогу вышли около ветрянок под Ожаровым. Здесь остановились, а полк пошел в наступление на д. Рожки. 20/Х под Рожками был бой, день был пасмурно-туманный. 37 дивизия должна была подойти с левого фланга – опоздала. Наш полк потерял 3 батальона в полном составе пленными, и едва не захватили батарею. Австрийцы отступили, уведя пленных, в дер. Рожках ружья наших солдат все поломали и склали в конце деревни на дороге кучей. А свою одну мортирку8" завязли и в грязи бросили. Так мы шли за австрийцами до деревни Стренгобожице. Здесь они временно задержались, приняли небольшой бой. Меня и других два писаря С.А. Данилов и Куприянов, поручик Круц назначил к санитарному отряду, для записи проходящих через первязочный пункт раненых. Расположились около деревни, но сильный ружейный огонь противника не давал работать, тогда доктор через вестового попросил командира полка отвести пункт подальше, в другую, версты 1 ½, деревню. Отошли. Заняли чистую халупу. Через наш пункт прошло 165 человек. К вечеру противник отступил, наш полк шел ему по пятам. Нам не сообщили, куда отойти. Захватила ночь. Мы оставались на месте. Вечером сварили чаю, картофеля, фельдшер принес унцовуюминзурку спирту, развели водой, все пять человек выпили, закусили, напились чаю и легли на чистый деревянный пол. Лежали разговаривали примерно часов до 8-9. в деревню пришел пулеметный обоз с прапорщиком Васильевым. Люди вошли в халупу, а у обоза оставили дневального. Через час времени входит дневальный и говорит: «По деревне стреляют». Я с ним вышел, послушал, ружейный выстрел, через 10 м.[инут] второй, пуля прожужжала, я дневальному говорю: «Это, наверное, наши охраны у батареи» - а днем, когда было наступление, тут была батарея.
     Эти три точки показвают как стояли батаери вокруг деревни, а приказ был, чтобы часовые, охраняющие батарею, делали редкие выстрелы, показывая,  что часовые не спят. Я этим объяснением дневального успокоил, а сам ушел в халупу. Через ½ часа дневальный снова входит и говорит: «По деревне стреляют», я снова вышел, да, выстрелы частые, пули через халупу свистят чаще, я тогда понял обратное. Эта австрийская разведка. Я вхожу в халупу и говорю: «Ребята, собирайся, обстрел разведки». Ребята повскакали с полу, начали одеваться, вещевые мешки побрали кто чей попал. Вышли. Я сказал всем идти дорогой, ночь темная, 7/XI-1914, в случае кого ранят или убьют – не увидишь. Мы четверо шли по два. А писарь Куприянов ужасный был трус, бегал в такой темноте от пуль и ввалился в канаву с грязной водой по пояс. А когда шли дорогой, пули шлепались под ноги, то впереди, то позади и никого не задело. А в деревне в халупе стояли два врача и у них был огонек против окна, к стороне противника, одна пуля попала в окно, и не задела врача, лежащего на койке на 1 см задела одеяло.
     Когда мы ушли от деревни километра два, дорога повернула вправо - выемкой, стало безопасно. Идем: нас в верху выемки окликает человек: «Кто идет?» - мы: «Свои». Он: «Не знаете ли где солдаты 3-ого полка?». – «Нет». Он: «Меня ранило в голову, прошла пуля под фуражкой и сборозднуло кожу». Поднялись на возвышенность, там другая деревня, и пехота 14 дивизии. У всех костры, греют чай в котелках. Мы спросили дежурнаго по части, не знают. Сказали им, чтобы нашли дежурного, в д. Стренгобожице австрийская разведка. Мы пошли по деревне искать свой обоз. Нашли обоз уже когда рассветало. Присеодинившись к обозу, пошли километра 4-5 на восток к фольварку, где стоял штаб 83 п.[ехотной] дивизии, пришли. Штаб сложился уходить. Мы зашли в дом, нашли кухню, согрели чаю, ушли в пустую комнату, пьем чай, входит хозяин дома пан и говорит: «Ребята, вы не сидите здесь, а то австрияк тут бендзе палить». Потом вышел и скоро вернулся с корзиной в руке, стал давать каждому яблок, кому сколько захватит рука 4-5 штук. Мы напились чаю, вышли на плац, где остановился обоз II разряда, пулеметный и кухни. Резали скот и раздавали по кухням мясо. Вдруг прилетел австрийский снаряд ударный, попал в штабель заваленной землей свекловицы, осколком поранило одну лошадь под щетку задней ноги, второй снаряд – шрапнель, разоравалась над обозом – высоко, пули пронеслись несколько вперед, рассыпались по земле, как горох спылью, никого не задело. Одна пара лошадей была почему-то со снятым с дышла вагой, подхватила и понеслась в карьер по гриве. Австрийцу это было видно, предполагая наше в этом бегство, усилил снарядную стрельбу по убегающим лошадям, а обоз моментом поднялся и спустился левее в лощину, отошел благополучно, в указанную деревню верст на 20 к северо-востоку. При этом шуме младший врач полка из евреев, ехал верхом на сивом меренке, лошадка была пешая, он ее понукает, а она больше шаге не идет, тогда врач бросает лошадь и бежит бегом. Я вижу лошадь без хозяина, подошел, взял ее за повод, снал с лукиседло и повел за собой, один идешь спокойнее и удобнее. Отошли без потерь. Пару убегающих лошадей поймали, а двуколка осталась на месте.
     Пришли в деревню, расположенную в какой-то лощине кругом горы. Местность не утешительная и не знаем где полк и как расположен фронт. Вечером меня посылают к командиру полка, с бумагами на подпись. Дали верховую лошадь, бумаги в сумке через плечо, маршрут, поехал. Поздний вечер, ночь светлая, ехать не опасно, деревушки частые, проехать нужно было 13 верст. Полк нашел, дело сделал, нужно возвращаться, поехал как будто той самой дорогой, ан – нет, сбился, уехал в другую сторону. Приехал в первую попавшуюся деревню, разбудил одного хозяина, спрашиваю: «Как проехать на такую-то деревню?». Он говорит: «Пан далеко заехал, там близко австрияк», указал дорогу и впереди приметы на дорогах, чего нужно держаться. Я [подинковал] пана [господажа] и поехал по указанной дороге, сделал небольшой крюк верст 5-ть. Приехал в деревню, где оставался обоз, его тут нет, выехал в другую деревню, дальше верст на 12. Снова искание, найти пришлось не трудно, т.к. дорога оказалась прямая. Приехал в обоз, справился, все ли взяли с места, вещевой мешок есть, а эмалированный чайник и кружка остались на квартире или кто стянул из солдат. Мой помощник мл.[адший] писарь Михаил Кузнецов, такая была растепа, котораго приходилось самого собирать, указывать и напоминать. И не мало я удивлялся, человек работал в г. Оренбурге в мануфактурном магазине Серебрякова продавцом, как он себя вел?
     13 ноября пришлось наблюдать с наблюдательного пункта 6 батареи 83 арт.[иллерийской] бригады, командовал к[оманди]-р батаери капитан Умов, дер.[евня] расположена была по подгорью, на горе барская усадьба и наблюд.[ательный] пункт, батарея за усадьбой – в низине – сад. Впереди деревни влево лес сосновый мелкий, австрийцы наступали лесом. Умов повел ползучий огонь шрапнелью. Австрийцы после нескольких очередей показались на краю леса на чистом поле, а пехота 332 Обоянского полка шла в наступление на австрийцев под огнем своих орудий, было хорошо видно невооруженным глазом, когда попадали противники под шрапнель Умовских орудий, то как курята – брык-брык. Здесь обоянцы захватили 91 чел.[овек] мадьяр. А один снаряд наш попал в австрийскую кухню и разнес ее в мелочь. В этот день отряд генерала Радько-Дмитриеваза р. Вислой захватил в плен 13000 австрийских войск, на пути к Карпатам.
     После этого боя наш полк пошел к Кракову, со стороны Келецкаго шоссе, остановились на 16-й версте от Кракова. Здесь к нам пришли три маршевыя роты из Одесского зап.[асного] бтальона, из которых я взял в штаб полка писаря Литвиненко. Здесь нам стоять долго не пришлось. Австрийцы нас по ночам угощали, по освещении прожектором с Краковской крепости, бризантными снарядами, аж жутко было сидеть в халупе. Так, в первых числах декабря, в 12 часов ночи, полк снялся с позиции и для выправления фронта стал отступать на р. Ниду под г. Пинчев. Дороги глинистые, гористыя – грязные. Идти было тяжело, но везти обоз и артиллерию еще тяжелее, не раз приходилось помогать своим лошадкам, возившим штабную канцелярию. Воз был 50-60 пудов, бумага и вещи писарей. Через р. Ниду переходили под сумерки, по временно устроенному мосту, которого слань была затоплена прибывающей осенней водой. Перешли реку и полк занял позицию. Штаб остановился в деревне в 3-х верстах от позиции в крестьянских домишках. Канцелярия заняла крайнюю халупу в сторону противника. Рядом к[оманди]-р полка, на дворе стояла его повозка, а по за халупой поставили все ротные кухни. Когда затопили все кухни, противник заметил дым, пустил пробный снаряд на удар, снаряд прошел огродами вдоль деревни. Второй снаряд, правее, попал на дворе под повозку командира под ось задних колес, не разорвался, ушел в землю. 3-й снаряд на шрапнель, разорвалось над кухными, ранило кашевара, а стакан снаряда попал в дымовую трубу нашей халупы, сбил кирпичи, один из них прошел сквозь на очаг, на котором наш писарской кашевар-татрин варил в конном ведре для писарей обед. Упавший кирпич попал прямо в ведро. Кашевар выругался матом: «Какой черт там играет». Потом 4-й снаряд, тоже шрапнелью по одной установке, тому же кашевару добавило еще несколько пуль. Его принесли к нам в помещение, прибежал обозный фельдшер, обнаружил у него 11 пульных ран. Остался ли он жив, не скажу. В это время писарь Куприянов, так перепугался, ушел в клетушку, где у хозяина наложена была полова и резка, зарылся в нее как свинья в гайно, а его треплет как лихорадка, аж подпрыгивает. Здесь мы простояли 3 суток, нас заменил Обоянский полк.