Мы отошли в дер.[евню] где была панская усадьба с несколькими скотскими стадами. Я с подпоручиком Алексеем Андреевичем Сойкиным устроил кровать в своем отделении канцелярии, у меня было три полотенища австрийских палаток, их постилал, а у него была пуховая большая подушка и кашемировое розовое одеяло, вывезенное из Австрии. Спали вместе, сначала плохо спалось, вши не давали покоя. В 3-м батальоне, стоящем на 1 ½ версты от нас была устроена баня, заведовал ей земляк Сойкина, взводный ун.[тер] офицер. Я сделал из бутылки фонарь, поставил свечу и ночью часов 11-12 идем с ним в баню. Придешь, никого нет. Нальют нам в колоду аршина в 3 длиной воды горячей, у меня всегда была мочалка и мягкая щетка, по примеру японской войны, вымоемся, белье постираем, и шинели, мундиры и штаны – прожарим, и спать стало спокойнее. Так мы ходили с ним подряд несколько дней. Вшей перевели. На кровать, для того чтобы никто не садился, на день накидал делов. Однажды я поехал в Бусск на почту, еду обратно, в канаве, в грязной холодной воде, лежит гнедая лошадь – мерин, кем-то брошенная, измученная – худая. Я вернулся, сказал унтер-офицеру, чтобы он взял людей, пошел и взял лошадь. Он скоро это сделал, привел. Стал за ней ухаживать. Лошадь пошла на поправление. Здесь мы стояли до 28 февраля. На Рождестве к нам из г. Оренбурга прибыла делегация крестьян, привезли 2 вагона белых сухарей. Принимали их с восторгом, устроили обед в офицерской столовой. А на 2-й день молодые офицеры и два зауряд-чиновникасошлись в канцелярии хозчасти, играть в карты. Зауряд-чиновник Руденко, зав. оружием, и другой – Михаил Поярков, квартирьер полка, сидели один против другого, а в игре в карты без шулерской подлости не обходится, так и здесь. Квартирьер что-то заметил за Руденко и через стол как звезданет его в левое ухо, тот сразу повалился на соседа, поправился, схватил свой стул и хотел им ударить противника, но его удержали. Кампания встала. Поручик адъютант полка [Ишков] дал нам бутылку коньяку, для праздника, а когда пошли с другим офицером, то сказал: «Вот действительно хамы мужицкие, не могут себя сдержать, везде мат и кулак в ходу».
    У меня заболели зубы, сразу 4-ре, коренные нижней челюсти, горячаго и холодного нельзя взять в рот. 28 февраля передвижение на 45 верст к гор. Пинчеву. Погода была морозная и снег. Идти пришлось с закрытым рукой ртом. Обгоняет к[оманди]-р полка подполковник Гаттенберг, француз, б[ывший]/воспитатель Хабаровского кадетскаго корпуса, премилый, спокойный и бесстрашный человек. Увидал, что я рот закрыл рукой, спросил: «Ты что, Ч…..в?». Я ответил: «Зубы болят, Ваше В[ысокоблагоро]-дие»., а он: «А ты сочком - сочком из трубки». Он курил все время трубку - и я трубку. Я говорю: «Гадко будет» - «Но зато полезно». Я его совет не испробовал, зубы переболели, а затем стали крошиться. Так и выкрошились все 4-ре.
    Пришли к Пинчеву, остановились в 1 ½ версты от города в дер. Влохи. Командир здесь прибыл новый, полковник Земит. Латыш, суровый и злой. Стоял он в развалинах барской усадьбы, а канцелярия напротив у хлопа. Спали мы все на глиняном полу, нас трое, и хозяев 4-ро. Вот в ночи Марысь со своим Михалем как начнут шур-шур, аж спать невозможно.
     Мой мальчик Миша Кузнецов, бедняга, почти не спал, возился и царапался. Его съели вши, а в баню не идет. Жена ему прислала белье, как оденет новую пару и до той поры носит, как рубашка на нем истлеет. Однажды ночью мы собрались с Сойкиным в баню. В городе была хорошая баня в мужской гимназии. Я зову Кузнецова: «Мишка, пойдем в баню» - «Нет, я не пойду». Все же я его утащил. Стал я с Сойкиым мыться, мочалка-щетка. Кончили, даю Мишке: «На, мойся хорошенько», а он: «Я уже вымылся». Побултыхался как гусь, головой на себя поливает воду, а крыльями похлопает по воде. Так и мой Миша. Ему подобные и его друг, тоже Оренбургский был, Иван Федорович Андреев, здоровый был згибень. Никогда он не шел с людьми вместе, а придет часа через два опосля. Как-то в апреле я стал стирать белье, по воду пошел в бак ведер на 50, для стирки кипятили воду, а солдаты в нем вшивое белье обваривали. Я подошел к баку, заглянул в него, а в нем вшей – ужас, весь бак покрыло, как застывшим на воде салом, я едва удержался, чтобы меня не сорвало. Не стал брать, а пошел вскипятил конное ведро воды, предварительно белье намочил холодной водой. Подходит И.Ф. Андреев и спрашивает, для чего я так делаю. Я ему объяснил, что когда намоченное белье холодной водой, чище стирается, а от сразу горячей грязь заваривается и белье будет грязное, а он мне говорит: «А мы, головушка, с Мишей всегда делаем так: скипятим воды и прямо в кипяток». Я ему говорю, что таких дураков в полку только два: Андреев да Кузнецов – он засмеялся.
    Как-то я вышел от к[оманди]-ра полка с бумагами, а вестовой поручика Ишкова встретился на дворе и говорит: «Вот я Ч……а сейчас поборю» и подходит берет меня как борцы. У меня в руке бумаги, я их положил на каменную ограду, а мне уже его не было возможности так взять, как он, а просто левой рукой захватил за голову, запихал ее себе по мышку, да как верну вокруг себя и на землю, он плечом ударился на лежавший в земле камень, вышиб ключицу, рука не владела, его в околодок, по сведениям узнал нач.[альник] дивизии, дознание. Приходит прапорщик Иванов: «Ну, Ч…..в, давай, говори, как было дело». Я говорю: «Ваше бл[агоро]-дие, дайте я сам напишу все точно и подробно». Сел, написал и отдал. Этого дурака вестового отдали в лазарет, а оттуда его освободили на 6 месяцев домой на поправку. Наверное мне не раз сказал «спасибо».
    27-го в ночь на 28-е из 9 роты один младший ун.[тер] офицер был в секрете около перехода через р. Ниду. Пришел по смене в окопы, достал из мешка чистое белье, оставил ружье и мешок, сам пошел, его товарищи спросили – куда он идет? Он ответил, что в секрете позабыл шанцевую лопатку. Ушел – ушел и не вернулся. Ушел к австрийцам в плен. Там все рассказал, сколько и какие войска, где и какие батареи стоят. 28 апреля утром летит на нашу сторону австрийский аэроплан, осмотрел места, где стоят батареи и с 10 ч.[асов] утра стал пускать от деревни Михаловице верст на 16 8"снаряды. Один первый попал в сад, второй не дошел до усадьбы – на лугах, третий в дорогу и не разорвался, ушел в землю. Четвертый около нашей квартиры у стены стодола, наполненного снопами ячменя, и монумента Матери Божией, который развалился на куски, а стодол по грунту сдвинуло с места вершка на 4-ре. У противопложной стены сидел Сойкин за столиком, записывал выданные продукты на кухни, его стеной стодола так толкнуло в спину, что он полетел через спину, долго болела спина. Окна все остались без стекол, я в это время шел с бумагами в к[варти]-ру, и немного не дошел до калитки, как снаряд, падая вниз – отдувался «ф-ф-ф», и раздался оглушительный удар. Столб черного дыма и пыли взвился высоко к верху. Людей не повредило никого, а последним снарядом, который попал под мортирного орудия правое колесо, отломило ось с колесом, орудие с сидящими на хоботе привальным, отбросило на 5 сажен, человек остался жив, а другие шесть человек прислуги были в убежище, их развалом воронки завалило землей, задохнулись. Поднялся шум, суматоха, подали передки на батарею, снялись и стали складываться к отступлению против Карпат.
    Извиняюсь, читатель. Я немного вернусь и скажу несколько слов о той лошадке, которую я указал Рябчикову взять из грязной канавы около Буска. Эту лошадь выкормили в течение 4 ½ месяцев, ее, наверное, не узнал и бывший хозяин. Стала сытая, чистая и вот на этой лошади к[оманди]-р обоза капитан Куплеников, перед отступлением от Пичева за день или два из обоза верст за 20 приехал во Влохи. Она была запряжена в корень, по бокам пристяжки– по русски – тройкой. Ход у ней чистый и сильный рыск, пристяжные за ней не успевают в полный галоп, не то чтобы помогать везти, но едва могут постромки нести. Командир полка Земит давал за нее 200 р., не отдал. А мне и спасибо не сказал.
    28 авперял 1915 г. ночью отступили от Пинчова, шли на юго-восток. Проходили мимо дер. Самарки, местность песчаная и болотистая. Часто приходилось помогать лашадям, несколько раз вытаскивали автомашину н[ачальни]-ка дивизии. Пришли к р. Висле, против местечка Юзефин, где был построен деревянный мост. Юзефин был весь выжжен еще осенью в 1914 г. Здесь мы остановились в барском доме, переночевав, пошли Опатовским уездом к сахарному заводу Влостов. Заняли под штаб полка дом ксендза около костела. Стояли с неделю, противник нас обстреливал из двух орудий, легкой и гаубицы. Я пошел как-то после обеда в заводскую баню, его снаряды стали ложиться далеко за фольварк. Я побоялся, как бы не ляпнул снаряд в баню, вернулся. Иду улицей, держась правой стороны, а снаряд разорвался ближе левой стороны. Подошел к дому ксендза, снаряд попал правее дома в болото, где плавали гуси, которые слыша шум снаряда и удар его о воду, загоготали – «го-го-го-го-го»; снаряд шрапнель разорвался над костелом, изрешетил всю железную крышу; снаряд разорвался над двором, где стояли офицерская двуколка; снаряд – в саду, но все благополучно. Затем увеличил прицел. Снаряд попал в двери конюшни барской усадьбы когда конюх выводил лошадь. Убило обоих – конюха и лошадь. Разорвался внутри конюшни, загорелась солома. Тут помещалась сотня казаков. Несколько лошадей поранено, несколько обгорели и сгорело много седел, т.к. люди на месте не были. Пожар был большой. А противник усилил стрельбу, увеличив площадь обстрела. Часов в 11 ночи мы снялись и перешли версты четыре правее, сменив 13 гусарский полк. Стояли в деревушке на расстоянии 1 ½ версты от позиций. Позиции местами сходились до 50 сажен с противником. Противник стал наступать на Казинекский лес. Здесь погибло очень много противника от огня наших батарей, а от нашего полка осталось 46 человек солдат, 1 фельдфебель Плужников 12 роты, к[оманди]р полка Гаттенбергер и несколько младших офицеров, не принимавших активнаго участия в бою, а занятых другой работой. Лес отдали, пришлось отступить, отошли к деревне близ сел. Рожки.