7 января получилось распоряжение командировать одного старшаго писаря на формирование штаба 31 арм.[ейского] корпуса, которым командовал генерал от кавалерии, генерал-адъютант Мищенко. Выбор пал на меня. Не потому что я был лучше или хуже других, нет, а потому, что я был и есть человек правил работы, честности, аккуратности и откровенности. Не имел и сейчас не имею привычки забегать вперед в глаза начальства или старшаго, как комнатная собачка милой барыньки, идя гулять, забежит далеко вперед, остановится и ждет, виляя хвостиком, авось барынька, любуясь милой бусинькой, как она красиво бегает, и так строго глядит в глаза - не вынет ли ее добрая барыня из муфты для бусиньки взятый кусочек сахару. Так поступали многие и поступают теперь. Это темные люди, нечистые души, за ними трудно следить, не узнаешь когда и в какое колесо твоей машины он бросит палку, чтобы у тебя получилась катастрофа. Я так не делал. Начальство, где я служил, и мои товарищи по одинаковой работе, меня любили и уважали. От начальства имел очень и очень большое доверие. Служа на действительной войной службе в Управлении артиллерии 5 армейского корпуса, мне доверяли все секреты и военные тайны. Как любили -  позиционные планы с которыми я ездил один – без охраны, в части войск корпуса, для прочтения и подписи. Дислокация войск России и списки командующих частями находились у меня на руках. В секретный шкаф ходил с ключом один, беря из него что нужно для дела, оставался на строевой части один, адъютант уезжал в отпуск, я исполнял все без замедления и так точно, как требовало само дело, по подписывании за строевого адъютанта Ерошевича, хозяйственный – Гутков. Ерошевич ежедневно, как он и просил, писал о ходе дела, чем ставил его в курс дела, за что он меня благодарил и, уволившись уже, я с ним имел дружескую переписку. Во время войны в августе [19]16 г. и декабре [19]16 г. был у него в Петрограде и в январе 1922 г. он говорил: «Да, Ч….в! Как мы с тобой работали в 5 корпусе, дело шло хорошо и начальство нами было довольно».
     Так вот, дорогой читатель. Значит, я 7 июня утром иду к зав.[едующему] кухнями полка, к моему другу Сойкину, прошу его, чтобы он, когда будет посылать в обоз за продуктами, меня увез в обоз 2 разряда. Так часов в 10 утра я простился с друзьями и недругами, отправился. Из обоза фельдфебель Быков дал подводу до Штаба корпуса. Штаб стоял в сел. Рожки, где осенью 20-22 октября 1914 г. дрался Орский полк и 3-ри батальона ушли в плен. Прибыли в Штаб. Старший адъютант кап.[итан] Бангерский– латыш, приказал принять наградное отделение. Сдающий мне писарь произведен в зауряд-военные чиновники, командиром взвода, интендантского обоза. Принял: дела 6 №№-ов, назначены не по содержанию бумаг. Пришлось их разобрать, оставить новую опись дел, по примеру 5 к[орпу]-са, где у нас опись состояла из 143 №№, было очень легко и удобно разбираться с перепиской и быстро давать справки. Так я на походе пользовался каждой свободной минутой, разбирал дела, подбирал переписку, группируя ее от начала до конца. Из 6-ти делов сделал 21 – пока, а по мере поступления, заводил новые. Когда я перечитал всю переписку делов, то мне стало ясно как Божий день, и я свободно без заминки и затруднения давал на все вопросы решающие ответы. Наградного отдела и личный адъютант Мищенко был поручик или корнет 13-го Гусарского полка, милый парень, тихий, скромный и вежливый, никогда не назвал на «ты», подписывал бумаги не читая, а я ему докладываю краткое содержание бумаги и промокаю подпись.
     В Рожках мы стояли не долго. В это время казаки 7 Оренбургского казачьего полка за р. Вислой захватили в плен австрийский аэроплан. Было 15 казаков, а летчиков 2 и еврея 1-го привели в Штаб. Нужно было их наградить, прислал полк рапорт и список о награде. Штаб снялся и тронулся на курорт Цехоцинок, где погрузились на поезд и поехали на Владимир-Волынск, а потом к реке Буг, остановились в фольварке Суходолы. На Буге корпус принял бой с австрийцами, которые шли в наступление на батарею, здесь их расстреливали в упор картечью, а они плачут, а лезут. Подоспели казаки и 2 эскадрона кавалерии и забрали 860 ч.[еловек] пленными. Все были напоены эфиром. У этого помещика был спиртовой завод, спирту было много, что нужно было для корпуса, набрали в бачки, а остальное к[оманди]-р к[орпу]-са Мищенко приказал выпустить под гору на луга, где протекала узенькая речка. Узнала кобылка, что спирт выпустили, бросились в луга и стали вытягивать из ямочек, которые не успел всосаться в землю. Напились некоторые до упаду. Мой ученик Афанасий Пшено, натянулся, а потом стали купаться в речушке, плавал по-топорному, попал на глубокое место, видимо яма, промоина, и стал тонуть, благо был не один, вытащили, а, пожалуй, из пшена не была бы каша, а кашица. Остался жив.
     В одно прекрасное время откуда-то приехала хозяйка имения – полька, светская дама. В Штабе сервирован обед. На обеде присутствовали все офицеры частей, находящихся при Штабе и в Суходолах, за исключением позиционных. При Штабе находился ш.[табс] капитан Беляев, из помещиков западной губ.[ернии] б[ывший]/земский начальник. Зашла речь о солдате. Ш[табс].к.[апитан] Беляев выразился об этой серой скотине так не лестно и с черными эпитетами, неприятно порядочному человеку слушать. К[оманди]-р к[орпу]-са генерал Мищенко дал ему договорить. Сказал: «Позвольте, господа, Вам сказать. Вы, возможно, ошибаетесь, вы не знаете солдата. Серая шинель всех сравняла. Есть такие солдатики, который в доброе время почел бы за грех Вам руку подать». Да, генерал дать понять, что в Русской армии с образованием кадетских корпусов и академий было не более 15-20%%, а остальные из юнкерских училищ и военных школ и топорной работы прапорщиков, с образованием 3-х-4-х классных училищ и 3-4 месяца военной подготовки в школе прапорщиков. Одним словом, серенькая публика. Было же в 1916 г. помещено в газету одно письмо прапорщика, вскрытое военной цензурой, где он писал по производстве на фронте в прапорщики. Вот его содержание: пишет жене: «Дорогая моя Матреша, Божией милостью и Царя нашего Батюшки, во мне стала течь дворянская кровь, а посему посылаю тебе сто рублев, ты купи себе распри, которую носят на голове, теперь ты не знайся с солдатскими женами, а знайся с офицерскими женами. А когда к ним придешь, не вваливайся как свинья, и вели о себе докласть, кто ты такая есть».
     По смыслу и речи его письма, не иначе и сам был лапотник, комсопузый скотинец рязанский, а его Матреша в паневе и в лаптях, на голову надела распри, чудная картина, она тогда походила бы на Дуровскую свинью в цилиндре. Эх, матушка-Русь, сколько в тебе еще сбереглось и хранится обломовщины, и когда мы все изживем, временами становится стыдно самого себя. Я часто говорю себе, зачем я родился русским: хотя бы татарином, евреем иной какой нации. Нас, русских, за невежество и хамство другие нации ненавидят. Очень жаль.
     Скоро мы из Суходола направились к Ковелю. Шли походом. Останавливались в местечке Иваново, я дежурил. Ночью, перебирая в шкафу книги, нашел руководство по сельскому хозяйству издания 1861 г. и Тихон Задонский, печать 1711 года. Эти книги взял и потом увез домой. Из Иванова я попросился уйти с другими ребятами вперед верст 17 в монастырь, а штаб почему-то задержался, еще ночевал. Меня адъютант поручик Снесарев хватился, кому-то нужно было крест дать, а меня нет. Сошлись на другой день, он мне дежурство дал за это. Так пришли в г. Ковель, остановились в еврейской школе, а рядом была еврейская мельница, вальцовая и жерновая машина, двигатель «Горнеби», газогенератор. Здесь капитан Бангерский от нас ушел в Латышский батальон – командиром, а к нам прибыл поручик Колегов, этот офицер – из крестьян Енисейской губернии, учился и закончил два курса Академии Генерального Штаба. По прибытии в Штаб корпуса и по приеме делопроизводства от капитана Бангерского, приходит к нам в помещение канцелярии Штаба. Я как всегда и везде, занимал от всех прочих отдельное помещение по случаю нахождения при мне наградных знаков: крестов и медалей всех 4-х степеней во избежание утери и от соблазна глупцов – кражи их. Так и здесь, моя комната была угловая, первая с прихода. Я в это время сидел за машинкой «Ундервуд», писал, как взошел в помещение поручик Колегов, поздоровался как подобает офицеру – начальнику, с видом довольнаго человека с веселой улыбкой на лице. Улыбочка диавольская, как у поросенка, во всю рожу. Спросил: «Как дела?», а на такой вопрос что ему ответить? – «Хорошо». От меня прошел в оперативное отделение и строевое. Также и там ознакомился с положением делопроизводства – ушел. По уходе его, идет ко мне писарь Федор Яковлевич [Ведемов], из ярославских, и говорит: «У, головушка, какой офицер хороший, все смеется». Я ему на это сказал: «Федя! Ты не знаешь таких людей, погоди, вот он как начнет крыть нашего брата – не успеешь плакать». Федя был в то время старшим в команде писарей. Прошло не более 2-х недель, как Федю погнал - хороший офицер – под арест на трое суток с [прочим]. Я ему и говорю: «Ну что, Федя, с тебя начин, ты его первый нахвалил». – «Как ты угадал, головушка, а я ведь не думал этого». – «Ты не думал, потому что нечем думать, чем нужно и думают люди, ты проиграл в карты, а кроме того, ты мало видел людей. Теперь ты немного ознакомился».